Нет, конечно, Гольберги со школьной сцены не читали "Черную кровь". Но когда Николай, стоя на сцене рядом с отцом, стал декламировать: "Девушка пела в церковном хоре...", Софья почувствовала, что сердце вот-вот разорвется от сильной любви. Но если бы тогда спросили, к кому из Гольбергов: к старшему или младшему, - она бы не смогла ответить.
Сестры нет, и ничего нельзя изменить, программа запущена, антивирусник судьбы еще не придуман. Со временем стало казаться, что на том вечере, слушая стихи, она предчувствовала все несчастья. "А ведь я так и знала, знала, что так получится, знала, а не догадывалась", - уверяла она себя после очередной ссоры с Николаем.
Да, гормоны, да, отсутствие опыта. Но уже не половина, уже больше прожито, она все также временами испытывает тот восторг и ужас, будто в состоянии невесомости, где нет опоры и несет во все стороны, независимо от воли и желания. Кто-то скажет: зато ощущение полета, но твердь под ногами спокойнее. Подобное состояние она теперь объясняет климаксом. Удобная позиция у физиологов: тогда пробуждалась, сейчас затухает, - хрен редьки не слаще.
Со страдающей душой Яков посылает ее в другой департамент. Она напоминает ему, что атеистка. Если души нет, если пустота, то и страдать нечему, - подкалывает он. Это фантомные боли, - объясняет она. Значит, душа была когда-то и вся иссякла, - усмехается он.
Не вся, если болит. Все путается, душа, вера, сердце, нервы. И еще чувство вины, совсем ненужное. Сестры нет, давно нет, зачем мучить себя?
Работа такая - не принадлежишь себе. Но стоит выпить, она перестает контролировать себя и накатывает кошмар, черная бездна, безысходность, как будто тот ужас, который она чувствовала подростком, прорывается из глубин памяти, и забывается, что вообще-то счастлива в браке, что у нее уже взрослые дети.
Пыталась объяснить себе, что страх смерти присущ всем, и незачем сходить с ума, даже пыталась себя успокаивать, что если бренное тело, умирая и распадаясь, превращается в землю, то душа переходит в вечность. И никакая это не вера. Наука со временем это докажет. Но не успокаивало, если душа страдает здесь, где гарантия, что она не будет страдать в вечности.
Говорят, что с годами горе утихает, остается светлая память об ушедших, но не в ее случае: могла спасти сестру, могла, стоило протянуть руку, но не спасла.
Яков оправдывал ее: "Если бы ты могла, сделала бы все возможное, нельзя себя винить, нельзя думать о том, что сестра имела больше прав на жизнь, потому что была совершенством. Не была она совершенством, да, красавица, никто не спорит, но и ты красивая и умная кстати".
Когда на праздники в их доме собирались гости, родители были хлебосольными, все считали нужным восхищаться: ах, какие красавицы - ваши дочки, и так не похожи: одна белокожая, другая смуглолицая, - разберись, какая лучше.
Софья знала, какая лучше: взоры прохожих обращались сначала на Нину, потом на нее и возвращались к Нине.
Сестры не стало. Софья вышла замуж за Николая. Все пошло не так, а ведь она любила его, не зря говорят, что на чужом несчастье счастья не построить.
Сестры не стало, на какое-то время она забыла о своей любви, хотелось, чтобы он был рядом как напоминание о Нине. Да, была счастлива, да, да, и помнит, как в редкие периоды счастливой семейной жизни говорила: "Если сестра нас видит, то радуется вместе с нами, ведь она тебя любила. И меня тоже любила". Он разговор не поддерживал, устало напоминал, что роковая поездка в Судак была попыткой сохранить отношения, но он в это не верил. Развод был неизбежен, этого хотела Нина.
В пятом классе Миша увлекся Шекспиром, и когда дошел до "Гамлета", сказал, что тетя Нина утонула, как Офелия. Очевидное сравнение, но почему-то раньше ей не приходило.
Она устала, прилегла, закрыла глаза и увидела на сцене Офелию в белом одеянии, с распущенными волосами и букетом лиловых лилий. По бледной щеке сестры катилась слеза.
Театр
В седьмом классе на "Гамлета" их повела классная руководительница. Горячая поклонница Шекспира, она часто повторяла: "Почитайте, его пьесы - энциклопедия жизни, не прибавить не убавить".
Софья цитировала учительницу, а Яков хмыкал: "Уильям Шекспир в нашей стране живее всех живых, о такой славе он и не мечтал".
Билеты в классе им раздали заранее. Портниха, соседка, успела сшить Софье абрикосовое платье из тонкой шерсти. Брат повел ее в обувной магазин, ближайший от дома, и выбрал зеленовато - серые туфли чешской фабрики Цебо: из мягкой кожи, легкие, удобные. Ей хотелось черные, но брат переубедил: ты же хочешь выглядеть элегантно.
У сестры недавно появилась постоянная подруга, с которой часами обсуждали по телефону одноклассников, и она не сразу поняла, куда собирают Соню. Когда увидела новое платье и туфли, спросила: "А мне?" Услышав, что Соня идет в театр на взрослый спектакль, а ей еще рано, неожиданно для всех расплакалась. Плакала несколько вечеров, родители не выдержали и отправили Ивана в театральную кассу за билетом. Конечно, билет он купил, еще бы, аншлагов у народного театра не бывало. Сестра обрадовалась, а Софья - нет, праздничное настроение угасло. Она порвала свой билет, обрывки оставила на письменном столе. Пусть видят.
Нина звонила одноклассницам и делилась радостью, что идет на взрослый спектакль, а Соня отказалась и порвала свой билет.
Софья обозвала ее курицей: суетится и кудахчет как глупая птица. Это было за кухонным столом, когда на ужин собралась вся семья. Отец удивленно поднял брови, девочки почти не ссорились, а мать возмутилась: "Если мы семейство пернатых, кто тогда ты?" "Да, кто? - подхватил брат, - тоже курица". "От петуха слышу", - обиделась она и ушла в комнату. Перед сном сестра подошла к ней и попросила прощения. Наверное, мать подсказала, она считала, что для ее детей счастливой жизни не будет, если они не дружат.
В день спектакля Софья склеила билет. Успокоилась, когда сдала в гардероб шубу и сапоги, и увидела в огромном зеркале худенькую девочку, выше многих одноклассников, стройную, с аккуратно подрезанными густыми волосами до лопаток, в новом нежно-абрикосовом платье с удлиненной талией и пышной юбкой. Изящные туфли завершали образ сказочной принцессы.
Восхитила мраморная лестница с широкими гладкими поручнями из белого мрамора - так и хотелось скатиться - с металлическими ажурными стойками, покрытыми золотой краской.
Ажурные стойки, окрашенные под золото, со временем потемнели, и Яков возмущался: только идиоту пришло в голову красить кованое железо.
Она вошла в тускло освещенный зал с темно - красным занавесом и такого же цвета обивкой кресел, и чуть не упала, ступив на пол под уклоном к сцене. Особый гул голосов, присущий только театру, огромное пространство, поглотившее столько людей, - ей стало страшно, что никогда отсюда не выберется. Страх отпустил, когда, подняв голову, увидела хрустальную многоярусную люстру, напомнившую почему-то четырехпалубный круизный теплоход "Россия", - в детстве на таком плыла по Черному морю из Евпатории в Одессу. Из всего путешествия запомнила теплоход и толстую дальнюю родственницу в Одессе: в постоянном сонном состоянии, она пробуждалась при виде еды, особенно куриных тушек. Ела и опять впадала в сон. Соня боялась, что родственница проглотит гостей и не заметит.
Сестра куда-то исчезла, появилась только после третьего звонка, села рядом и потянула ее за рукав:
- Смотри, вон там, вон, толстуха, в бархате, как занавес, пролезть на место не может. Если бы у меня был такой живот, я бы сидела дома. А вон там, впереди, у сцены, да смотри же, это Коля, учится вместе с Ваней.