- И что? - Софья отказалась смотреть.
- Он сын Гамлета.
- Что? - Софья резко подскочила: возле сцены стоял мальчишка в возрасте ее брата с обыкновенным лицом, в синем костюме и голубой рубашке - ничего странного в нем не было, разве что бордовый бант на шее, но такой же, только черный, был на ее однокласснике. Почему сестра назвала его сыном Гамлета, Соня не поняла, но спрашивать не стала.
Погасла люстра, зловеще осветился занавес, ей стало неуютно. На фоне занавеса в ярком свете появился актер в черной шляпе с широкими полями, в черном трико, обтягивающем сильные ноги, в кроваво-красной накидке под цвет занавеса, и со шпагой на боку. Зал взорвался аплодисментами и выкриками: "Браво!" Занавес раскрылся, и Соня уже не замечала ни мрачных декораций, ни соседей по ряду, ни впереди сидящих, только смотрела на актеров. Приходилось напрягать слух, не у всех актеров было в порядке с дикцией.
И вот над сценой появилось сверкающее очами чудище - призрак отца Гамлета, и заговорило утробным голосом. В этом месте на нее напал кашель, она прикрыла рот платком и, давясь, со слезами на глазах, выбежала из зала. Номерок был у сестры, пришлось ждать антракта. Чтобы не замерзнуть в платье из тонкой шерсти, она попрыгала по ступеням, но дежурная сделала замечание. Время длилось долго, наконец, начался антракт, и появилась сестра, Софья оделась и ушла домой. Нина осталась досматривать спектакль.
Софья долго не могла избавиться от шока, и сестра ходила в театр с одноклассницами. Потом рассказывала, что опять видела сына Гамлета. Он ходит на все спектакли отца и сидит на первом ряду. Вскоре объявила всем, что влюбилась, и стала просить Ваню познакомить ее с Колей. Приходила к школе встречать брата, и добилась своего: Коля пригласил ее на свидание. Вернулась поздно, молчаливая, на вопрос Софьи, как прошло свидание, только улыбнулась.
- Соня, ты где? - Яков заглянул в комнату, - Спишь? Я еще посижу.
Она закрыла глаза, погрузилась в дрему и услышала крик: " Все бабы суки!". Кричал Николай, а в ее животе бился еще не родившийся Миша, и она боялась упасть. Дуся в легком халатике, накинутом на ночную сорочку, с голыми худыми ногами, бледными, с голубым узором вен, держалась за шторы, закрывая обзор комнаты, и жалко улыбалась. Пьяный Николай толкнул ее, схватил с тумбочки телефонный аппарат, вырвал шнур, отдернул штору и запустил его в комнату. Раздался звон разбитого стекла.
А она уговаривала себя, только не разродиться тут на полу Дусиной прихожей.
Рядом тихо дышал Яков, в любимой позе, подтянув колени к животу. А она смотрела на потолок, слабо освещенный уличным фонарем, и думала, что тогда в комнате кто-то был еще, но шторы мешали разглядеть. Если Дуся вышла в ночной сорочке и халате, значит, там была женщина. На полке под вешалкой стояли сапоги, красные, на очень высоких каблуках.
Чьи это были сапоги? Остались от сестры? Но у нее не могло быть таких сапог, она носила только черные. Даже коричневые считала вульгарными. Черный цвет подходит ко всему. Дуся бы не смогла в них ходить, у нее болели ноги.
Там, за шторами была женщина. У него всегда была женщина. Зачем он тогда женился? Зачем она вышла за него замуж? Все путалось. "А? Что? - Яков положил руку на ее грудь, - Спи, все хорошо, спи".
Она проспала. Утром хватала книги, конспекты уроков, тетради, совала в сумку все подряд, что под руку попадалось. И заспешила на первый урок, ругая Марго: свалилась на голову, когда такая нагрузка в школе.
Плакатный стиль
Когда они расписались в ЗАГСе и Софья с детьми переехала в его квартиру, Яков ни с того ни с сего озаботился историей своего рода. А ведь раньше высмеивал любителей составления родословного дерева. Мода диктовала присутствие в корневой системе хоть одного завалящего царька, на худой конец князька; если хватит терпения и денег, то специалисты - историки выкопают и кого-нибудь из великих писателей, - котировались выше царской фамилии. Если в мировой истории родословная хомо начинается от африканской прародительницы, то российские сапиенсы произошли от жалкой кучки великих классиков. Мы все оттуда.
Запросы Якова скромнее, ограничивались началом двадцатого века, в круг его интересов попадали деды и прадеды из купечества и родной дядя Борис.
Софья сначала не поверила, что это серьезно, думала, пародирует моду, развлекается таким образом. Но он завел папку, еще папку, съездил в Москву к тетушкам и привез старые альбомы с фотографиями. Принес картонную коробку из-под телевизора и крупно надписал: "Архив семьи Сохнет". И стал терзать Мару, пытаясь выудить воспоминания о дяде Борисе.
Она отмахивалась: вранье эти воспоминания маразматички, путаница из того, что было, с тем, что читала и от других слышала. Да и вообще, тогда не было понятий тоталитаризм, вождизм, сталинизм, все было просто: работа - быт - праздники. В триаде течет время, из года в год, из века в век. Никому это неинтересно.
Отбивалась, как могла, даже взывала к его совести: грех художника заставлять писать пером, пусть ручкой, это противоестественно его природе. Если Яша хочет воспоминаний о Боре, то лучше она по памяти нарисует его портрет, если надо, то и во весь рост, тем более, Яков ростом и фигурой в дядю, постоит, попозирует, раз очень хочется.
Но Яков настаивал: для потомков полезно знать прошлое рода.
Из потомков у него были дочь и внуки: трое мальчиков. Третий, тезка Якова, родился слабоумным, а двое старших уже работали. Но у деда с внуками связи не было. Он не верил в зов крови, с с ними изредка встречался по мере их взросления, но ничего в душе не екнуло, не торкнулось и тому подобное. Шумные, хулиганистые мальчишки, как положено в их возрасте.
Софье было жаль Мару, и она попыталась вразумить Якова:
- Для кого все это? Для внуков? Но ты много раз говорил, что к ним равнодушен.
- Для Миши, пусть знает, нам есть чем гордиться.
- Ну, если больше нечем, гордись, - засмеялась она и подумала: "Миша ведь не его сын", но не сказала: приятно, что отчим и пасынок на радость ей дружны, да так, что Миша всерьез заинтересовался родственником Якова, то ли двоюродным дедом, то ли прадедом - в Гражданскую уплыл из Крыма и сгинул на чужбине.
Пожалуй, не Мара, Миша стал первой жертвой увлечения Якова, когда уехал в Крым поступать в институт на биологический факультет. Тогда еще не было коробки с надписью "Архив...", и ничего серьезного, так, треп за чашкой кофе.
Миша уехал бы независимо от Якова, может, в Питер, вслед за сестрой, поступившей в мединститут, или еще куда-нибудь, лишь бы его не доставал родной отец, который спился и женился на такой же алкоголичке.
Софья жалела, что бабуся не рассказывала о прошлом. Сестры хотели знать о прабабке. О ней ничего неизвестно, кроме того, что жила в Сибири и родила дочь, то есть бабушку, от испанца Хосе, - проходил мимо деревни и остановился в прабабкиной избе на ночь. Но этого мало, интересно, кто были ее родители, всегда ли они жили в Сибири, что тут такого, что за тайна? Бабушка, как обычно, что-то шила и не отвечала, но однажды подняла голову от шитья, губы ее дрожали: "В южной степи, недалеко от Одессы родина моих родителей". "А как вы в Сибири оказались"? Бабушка покачала головой. Вечером у нее случился сердечный приступ. Сестры больше не спрашивала.
Мара категорически отказалась "писать ручкой в тетрадке", и Яков записывал на диктофон, меняя пленки. Она даже увлеклась, даже смеялась: можно нести всякую чушь, пусть слушает, сам виноват, пусть теперь попробует остановить старушечью болтовню.
Он успел многое записать, хотя и не совсем то, что хотел. Надеялся все же выудить из нее воспоминания о довоенном времени, но не успел, Мара умерла, прожив долгую достойную жизнь.