Женщина перешла дорогу, повернулась и с ужасом уставилась на них. Это была Люба. Софья приостановилась.
- Невестка.
- Не оглядывайся.
- Мы скрываемся, да?
- Пойдем же, я покажу пейзажи, тебе понравятся, тут недалеко, - он крепко сжал ее локоть и почти насильно повлек за собой, потянул вниз по ступеням, туда, где толпился народ у стойки и в нос ударял едкий запах горелого масла. Софья посмотрела на стены, но пейзажей не обнаружила, - О, черт, не в ту дверь. Еще немного, еще чуть-чуть, пожалуйста, не умирай от голода, - они немного прошли, и оказались в прохладном, почти пустом зале, вкусно пахло мясом, - Чебуреки это святое. Ты только посмотри. Как тебе?
По периметру зала были развешаны пейзажи ее любимой "мокрой" акварелью, действительно, великолепные: тут и побережье, и лодки и рыбой, и рыбаки, и закоулки старого Крыма с кирпичной стеной в розах, и смеющаяся девушка в красном сарафане.
Прихватив чебуреки и пиво, заняли столик под навесом,- радовал прохладный ветерок со стороны бухты. Чебуреки съели быстро, Григорий пил пиво и смотрел на нее, и она неловкости не испытывала, его взгляд убеждал: да, хороша.
- Ни черта сейчас не поймешь. Женщина за пятьдесят выглядит не старше тридцати. А какая-нибудь восемнадцатилетняя, разочарованная в жизни, кажется десятка на два старше. Ладно, если от сытости, ладно, если жизнь удалась, но чья заслуга твоей молодости? Может, влюблена? Не допущу, если не в меня, - он шутливо погрозил пальцем.
- Природа щадит пока.
- Природа кого щадит, кого нет. Но если женщине хочется нравиться...
- Я дважды вдова.
- Звучит зловеще. Если бы я тебя не знал, сбежал бы.
- И знал и сбегал.
Настроение изменилось, будто призраки замаячили, закружилась голова, от пива, от напряжения, от его взгляда в упор, но он не почувствовал:
- Помнишь портрет Декарта в мастерской Якова? Кстати, у меня тоже есть копия, но главное - не портрет, а рама. Из гипса, грозди винограда и лошадиные головы по углам. Рама тяжелая, я все гадал, упадет - не упадет, прихлопнет - не прихлопнет. Эти лошадиные головы Якова напоминали: приставить уши, и маски не надо, - он засмеялся, но ей было не смешно, - Извини, не удержался. Я ведь не поверил, когда узнал, что ты вышла за него замуж. Наверное, бриллиантами тебя заманил.
- Вшитыми в стул?
- Этот дятел имел шансы быть отцом.
- Он и был отцом.
- Не преувеличивай его роль.
- Миша верующий, как Яков.
- Ерунда, Мишка - верующий, пока на этом можно заработать. Он из победителей. Яшка - из проигравших, дятел, всю жизнь молол языком, думал, чего-нибудь намелет, ни на что не был способен. Безобидный дурак, - он допил пиво, стукнул кружкой по столу и добавил: - Хотя и не дурак.
- Дурак - не дурак, ладно, но каким местом Миша, считающий себя спасителем, еще и победитель?
- Разве есть разница?
Он засмотрелся на девицу, вернее, на ее грудь и плечи, - степень обнажения далеко за рамками приличия. Гладенькая, беленькая. Два варианта: местная, работает, поэтому некогда загорать, или только что приехала с северных широт.
Софья поднялась. Он повернулся к ней с виноватым видом, взял за руку, пытаясь удержать:
- Прости, больше не буду. Побудь еще со мной, - попросил он.
- Тебе есть чем заняться: домик с огородиком, - посадишь крыжовник, будешь есть и родину вспоминать.
Шутка не удалась, он был серьезен, тоже встал, взял ее за руку и повел к морю.
- Одно время я был привязан к Якову, когда в школе учился. Уж очень тоскливое было время, спасибо ему, просвещал понемногу. Но художник из него никакой. Его мазня для народного театра сходила. Он не утруждал себя.
- Не утруждал, точно, - она засмеялась.
- На завод к нему приходил с Николаем, Иван к нам присоединялся, когда приезжал на каникулах.
- Ты был у него? Но ведь вы, мягко говоря, не любили друг друга.
- Это при тебе, он ведь ревновал тебя, Николай ничего не замечал, - что он вообще замечал, - подумала Софья, - Мы с Ваней как-то пришли к нему, лето, от печи жар, вентилятор завывал так, что голова лопалась. Естественно, бутылка сухого. Только сели, явился парторг, нужно срочно написать объявление о партийном собрании. Парторг нервничает, уговаривает: Яш, а, Яш, надо, чтобы через час уже висело на проходной, и, пожалуйста, в слове "Повестка", букву "т" не забудь, как в прошлый раз. Яков встает во весь свой рост и заявляет: платите больше, и все буквы будут. Знаешь, зачем я повесил Декарта над кроватью? В память о нем. Какой - никакой, а учитель жизни, других не было.
- А ты чей учитель?
- Художникам помогаю, на другое не претендую.
- Да, помню, художники всегда голодные, им надо помогать. Ты с руки не пробовал их кормить?
- Не начинай, пожалуйста. Ты мне нужна, Соня.
- Когда-то ты говорил: голодный зверь бродит в пустыне. Опасна встреча с ним. Вдруг пересеклись в одной точке два зверя и побрели одной дорогой, ни один из них не одолеет другого. Голодать им также естественно, как обходиться без секса. Помнишь?
- Ницше начитался всего лишь.
- Да? А помнишь, мы с тобой слушали музыку? Звуки трубы вызывали у тебя смех. Такой, что ты синел, я боялась, скончаешься, потом у тебя болел живот. У меня тоже, я возмущалась, что смешного в музыке, и смеялась тоже. А помнишь, ты говорил: моя жизнь как творение галактик во вселенной. Мощная звезда притягивает космический мусор. Я обиделась: никогда не считала себя мусором.
- Я тоже не считал, поэтому приехал к тебе.
- Ностальгия по прошлому?
- По голодному во всех смыслах времени? Нет. Надежда на будущее.
- Не поздно ли?
- Нет.
Наступил вечер, зажглись огни, стало прохладно.
- Мне пора, - она резко оторвалась, боясь, что он задержит, и заспешила к остановке.
Вернуть билет
Никто не вышел, хотя слышны голоса сына и невестки. О чем-то спорили, Люба не истерила.
Ночь была жуткая, на нее падала стена, она просыпалась от того, что уставала держать ее руками, боялась, что стена рухнет и погребет ее. Проснулась от того, что онемела рука, закинутая за голову, стала тереть ее, чтобы восстановить кровообращение. Уже засыпала, что-то грохнуло, прислушалась, кто-то всхлипывал, - молодые все ссорились. Было тихо, из кладовки донесся шорох, наверное, мыши, тяжелый вздох. Так мыши не вздыхают. Ей стало жутко, но вопреки сильному желанию спрятаться, забиться в темный угол, поднялась и включила свет, - под ногами валялся стул. Вот от чего грохот, кто-то же уронил его, резко открыла кладовку и увидела Любу в белом, с петлей на шее. Закричали обе.
Люба прижималась к стене, хватаясь за веревку, пальцы побелели от напряжения. Софья с силой отцепила их, сняла петлю, вытащила одеревеневшую невестку и посадила на диван.
- Что ты делаешь с собой, девочка моя?
Она обняла невестку за худые плечи, прижала к своей груди и почувствовала, как тело стало мягким и податливым. Положила ее на постель, укрыла простыней, накапала пустырника, то, что было под рукой. Потом вышла из комнаты, постучала в их комнату, открыла дверь, - пусто. Вернулась в каморку, Люба лежала с закрытыми глазами.
Переключила верхний свет на настольную лампу: граница тусклого света и тени проходила по шее, лицо было в тени.
- Я так больше не могу, - Люба заплакала, заскулила как щенок, оторванный от матери.
- Полежи, успокойся, потом расскажешь.
Софья поднялась, чтобы выйти, душно, хотелось ополоснуться, умыться, но Люба цепко схватила ее за руку:
- Я не слышала, когда вы пришли, я думала, вас нет, Миша сказал...
- Что сказал? - резко спросила Софья, и тут же стала оправдываться: - Друг приехал, давно не виделись, загуляли.