Софья открыла сумку достать телефон, и увидела, что к ним спешила женщина, еще женщина, со всех сторон бежали. Нет, не к ним, мимо, в сторону воинской части. Кто-то тревожно спросил:
- Что случилось?
- Скорее! На наших ребят бандеровцы напали, школьников пригнали!
Толпа бегущих, и Софья побежала тоже. У баннера: "Где мы, там победа" остановилась, люди стояли так плотно, что прохода не было. Кто-то громко говорил: "Подошли к самым воротам, в вышиванках, можете сами посмотреть, и давай кричать: Оккупанты, геть!"
Широкоплечий мужчина в камуфляже полез вперед, она следом, стараясь не отставать, и увидела, как подростки, те самые, с кем ехала в автобусе, трясли ворота и кричали хором: "Оккупанты, геть!" Одни трясли ворота, а другие стали швырять камни между прутьями.
Спокойные, молчаливые солдаты не двигались с места и выгодно отличались от возбужденных школьников. Где их учитель? Почему его нет рядом? Испугался? Решил, что школьников пожалеют, бить не будут, а ему достанется? Где-то же он, если вместе ехали?
Пока высматривала его, пропустила момент, когда выдвинулись вперед женщины и, размахивая сумками, стали теснить школьников к дороге, как отгоняли мух.
В тени под деревом милиционер в голубой летней форме разговаривал по телефону:
"Так что ты будешь делать вечером? Ах, вот как? Разберемся. Не надо? У-тю-тю-тю-тю, - ворковал он, не обращая внимания на собравшихся. На него тоже никто не обращал внимания.
Подростки в вышиванках удалились, женщина в темном платье подошла к ней:
- Крымской землицы захотели, не получат.
- Почему милиционер в стороне? - спросила Софья.
- Тоже из них, много их, западенцев, понаехало. Как пришли, так и уберутся, - уверенно сказала женщина. - Вы можете пройти одну остановку, тут недалеко.
И позвонила дочь:
- Маман, извини, встреча отменяется. Такой кадр появился на горизонте, с тачкой, нельзя упускать, - она говорила нарочито вульгарно.
- Ладно, я понимаю, до следующего раза, - вздохнула "маман": девочке пора замуж.
И повернула к остановке.
Поравнявшись с заводом Атлантика, прильнула к окну. Что-то изменилось, сдвинулось: кран вознесся высоко в небо, другой, дальше, широко шагнувший великан, кажется, в ту же сторону, куда повернул автобус.
Пейзаж наполнен смыслом, такой родной, такой близкий, такой привычный. А ведь только что был морок с запахом войны. Какими вырастут дети в вышиванках? И разве пристало учителю прятаться? Натравить детей и бросить.
Григорий позвонил, когда она ждала на остановке троллейбуса.
- Привет. Я Машу встретил. Мой домишко почти рядом с ее "Голубой лагуной".
- Но я полпути проехала.
- Возвращайся.
Casus
- Поворот, - объявил водитель, как она просила. Вышла и попала в крепкие объятия.
- Я соскучился по тебе, - он взял ее за руку и повлек по тропинке мимо забора воинской части, - Машу не узнать, хороша, очень, самая нормальная в вашей семье, - Софья резко остановилась и вырвала руку. - Что еще случилось, что опять не так? - недовольно спросил он.
- Люба чуть не повесилась, я успела спасти ее. Вынула из петли.
- Вот так казус! - он хлопнул себя по лбу ладонью, - Идиотизм! - закрутился на месте и стал бить кулаком правой руки по ладони левой. - Она жива?
- Да, я успела спасти ее, - повторила она.
Он удалялся, будто стремился убежать от нее. Или забыл о ней. Вспомнил, остановился, подождал, когда она подойдет:
- Как Миша воспринял?
Успокоился, но взгляд чужой, ускользающий.
- Его не было дома.
- Не ночевал? И она из-за этого в петлю полезла?
Из-за тебя, ты спал с ней, - подумала, но не сказала. Палящее солнце слепило глаза, ни деревца, голая степь. Но когда поднялись по тропинке вверх, увидела до самого моря дачный городок. Прошли улицу участков, до самого конца и остановились у калитки. Забор из сетки не скрывал просторный участок с ровными рядами саженцев и побеленный домик с навесом, под ним круглый стол и кресла из пластмассы.
- Вот мой домишко, - он широким жестом распахнул калитку, - У самого моря.
- Что за плантация?
- Не знаю, недавно посадили.
- Чтобы участок дороже продать?
- Нет, собирались долго жить, что-то не срослось.
- Кто-то умер?
- Нет, зачем, передумали.
- Поняли, счастье не здесь.
Он провел ее в просторную комнату.
- Мебель новая, из светлого дерева, купил вместе с домом, - объяснял он, - пойдем, покажу веранду.
Веранда застеклена с трех сторон, от пола до потолка, стекла прозрачной чистоты. У входа буйно цвела чайная роза, улавливался запах.
Нереальные розы, и все вокруг нереальное, красивый сон, плод богатого воображения.
Григорий расставлял чашки на круглом столе под навесом, оттуда открывался вид на море. Нежарко, с моря дул прохладный ветерок, пахло водорослями.
Из кухни доносился свист, переходящий в бульканье - закипела вода.
Он положил в ее чашку ложку растворимого кофе, налил кипяток, размешал ложкой, поставил бутылку с яркой наклейкой.
- Думаю, кофе с коньяком улучшит настроение.
Коньяк дорогой, она не сомневалась. Все самое лучшее. Действительно, ей стало лучше. Даже похвалила веранду, но огород скучный, без красивых лужаек и укромных уголков, плоский, нет цветов, один куст розы - мало.
- Да, скучный, но не все сразу, - оправдывался Григорий, - все в твоих руках.
- В моих? Но я не садовод.
- Исправимо. Я одобряю, если жена возится в саду.
- Батрачить нанимаешь? Как платить будешь?
Бесплатный сыр бывает в мышеловке. Опять обман? Но никто не собирался обманывать, обманывалась сама.
- Ну, вот, опять. Да делай, что хочешь. Хоть крокодилов разводи. Налить? - он показал на бутылку.
Она кивнула. Не много ли полчашки? Но выпила.
- Когда я родился, у нас не было ни клочка земли, только в цветочных горшках. Более уродливых растений я не встречал. Забывали поливать. Кроме деда никто ничего не делал в доме.
- И еще у вас коза была.
- Была. Потом он вступил в садоводческое товарищество. Что-то там выращивал, я не вдавался. Потом был инсульт, уже в инвалидном кресле, руки на коленях безудержно двигались, подзывал меня, долго и невнятно говорил, но я понимал: "Гришаня, помни, поместье дороже свободы. Помни, прокляну с того света, если ослушаешься: никаких сделок, ни с кем, землю не продавай, владей, но не продавай, влезай в долги, но не продавай. Есть кусок земли, и тебе не страшно жить в любой стране". Родители после его смерти долго маялись с огородом, потом, когда они ушли в один год, я продал участок.
- У нас земли не было, ни у родителей, ни у нас с Яковом.
- А все же нехорошо, столько лет была замужем за стариком, и никакого наследства тебе не досталось.
- Не из-за этого я выходила замуж.
Все будет хорошо, спокойно, нет проблем, золотая рыбка исполнила желание, живи и радуйся, но не радостно,
Зиму в закутке не пережить: или умрет естественной смертью, или добровольно вернет билет создателю. Уехать к брату? Но ему она не нужна. Неужели ничего не изменить? И эта встреча всего лишь вернула в несчастливое прошлое, от которого таблеток нет.
Григорий пил коньяк и рассуждал:
- Потребуются вложения, дом надо содержать, но это моя забота. Человек живет, пока у него есть забота. Это не я, это Хайдеггер. Хороший был философ, биографию свою немного подпортил, но с кем не бывает. Налить еще? Нет? Как хочешь. Черт, философия никому не нужна, в эпоху засилья визуальной культуры всем картинки подавай. Картинки будут, - он опьянел и, казалось, забыл о ней, - Картины разные нужны, прорисованные, размытые, абстрактные, - ведь это тоже жизнь. Жизнь до конца не понимает никто, да и не нужно, зато в смерти все понятно: тело разлагается быстро, а кости еще долгое время сохраняются, на радость археологам.