В трубке что-то хрипело, сипело и попискивало. Наконец через всю эту какофонию дурной связи прорвался крик, сильно смахивающий на зов человека, заблудившегося в подземелье.
— Варвара! Варвара?! Ты меня слышишь?!
— Слышу! — проорала я.
— А?! Варвара?! Это ты?! Это Поспелов! Слышишь?!
— Слышу! — На соседней улице меня уж точно слышали.
— У меня новость! — надрывался Костя, заглушаемый раскатами неведомого грома. — Надо… — И в этот момент все стихло, как будто кто-то тряхнул телефонные провода и вытряхнул из них всю дурь. — … увидеться!
Последнее слово бухнуло меня по уху не хуже чугунной сковородки. Честное слово, сегодня меня явно решили сделать инвалидом.
— Не ори, — сказала я спокойно.
— Что?! — по инерции гаркнул Костя и замолк.
Молчал он секунд пять, а затем спросил удивленно:
— Ты меня хорошо слышишь?
— Отлично.
— Это все наша старая АТС, мы тут вечно мучаемся. Представляешь?
— Представляю, представляю, но ты давай, говори побыстрее, а то опять все затрещит.
— У меня новость. — Вечно у Поспелова крайности. Теперь он принялся просто шептать. — Очень любопытная. Но это не по телефону. Это касается Веры Аркадьевны. Я на дежурстве, ты можешь приехать ко мне в больницу?
— Срочно?
— Да. Тут человек ждет. — Слово "человек" он произнес так, будто речь шла об иностранном шпионе.
— Жди, — пообещала я и уставилась на Игоря. — А что касается Хана…
— …то к нему я поеду один. Может, оно и к лучшему. Без твоего пригляда, — злорадно добавил Погребецкий.
Глава 9
В мастерской художников я бывал раза три, причем в разное время и в разных городах, но впечатление осталось одинаковое: большие неухоженные комнаты, заваленные всякой всячиной, такие же неухоженные художники в заляпанных краской рубахах, разговоры, полные амбиций и экзальтации. Вполне допускаю, что мое малоприятное впечатление поверхностное и более того — неверное. Но одно точно: оно никак не вязалось с Виктором Ханом.
Мастерская Виктора находилась на первом этаже жилого дома, но прежде, чем туда попасть, я прошел по длинному мрачному коридору без окон, зато с большим количеством самых разных дверей, расположенных по обеим сторонам. Я почти сразу нашел дверь Виктора — в отличие от прочих она была аккуратно выкрашена и имела вполне симпатичную деревянную ручку в виде головы дракона.
Лицо Хана как и в прежние разы ничего не выражало, но глаза, выглядывающие сквозь расщелины век, словно сквозь амбразуру, смотрели вполне доброжелательно. Виктор был одет в довольно новые джинсы, белоснежную футболку, а в руках держал большой измаранный краской фартук. Похоже, именно этот фартук заменял ему те самые заляпанные рубахи, которые я видел у его коллег. Виктор быстро, как мне показалось почти автоматически, сложил фартук в несколько раз, причем грязной стороной внутрь, наверное, чтобы ничего случайно не испачкать, и положил фартук на стул у двери.
Чем-то мастерская Виктора напоминала кабинет Валерии. Наверное, занимавшими две стены стеллажами, на которых также стояли всевозможные книги, альбомы, папки, но плюс самые различные предметы, начиная от яблока из папье-маше и кончая старинным самоваром. Третью стену закрывали занавески, за которыми в образовавшийся зазор просматривались холсты в подрамниках. Вдоль окон тянулся длинный самодельный стол, где аккуратно лежали краски, кисти и какие-то неведомые мне инструменты. Часть комнаты отсекал тоже явно самодельный шкаф, за которым стояли не новый, но без лоснящихся пятен диван, низенький столик, кресло, пара стульев, тумбочка и холодильник — своеобразная зона отдыха. Но самым примечательным был мольберт посреди комнаты. Вернее, не он сам, а то, что это сооружение опиралось своими тремя ножками на большой лист бумаги, защищавший пол от подтеков краски.
— А вы аккуратист. — Мне хотелось сказать: "Педант", но я не знал, хорошо это в понимании Виктора или не очень.