Я не стал углубляться в опасности собственной профессии. Лишь заметил:
— Но театральный критик — все же критик. Он способен сказать нечто такое, что может сильно задеть.
— Сказать может каждый. Например, я.
Я хмыкнул. Про себя, конечно. Уж Виктор, разумеется, скажет. Если пистолет к виску приставить.
— Сказать — это одно. Но Потоцкий мог написать и опубликовать. А его, насколько я слышал, везде публиковали охотно. Или нет?
— Нет. Вы слышали, что охотно публиковали его статьи. Но он написал книгу, а издавать ее никто не взялся. Сказали, что у нее сомнителен коммерческий успех. Понятно, что сегодня коммерческий успех гарантирован только детективу, фантастике и женскому роману. У Глеба, конечно же, была другая книга.
— Любопытно. — Мне и в самом деле стало любопытно. — Какая же книга была у Потоцкого?
— Не знаю. Никто из нас точно не знает.
Хорошо, что глаза Хана жили отдельно от его лица. По ним по крайней мере можно было что-то понять. И я понял: поведение Потоцкого представляется Виктору Хану довольно странным.
— Вам это кажется странным? — решил удостовериться я.
— Да, — не стал скрывать он.
— Почему?
— Потому что книги пишут для того, чтобы их читали. Это очевидно. И мы просили Глеба дать почитать рукопись. Но он не дал. Сказал, что эта книга будет сюрпризом для всех и он рукопись никому не показывает.
— А издателям? Издателям же он должен был рукопись показать?
— Показывать и даже смотреть — не значит читать. По словам Глеба, большинство отказывалось сразу, как только узнавали о чем книга.
— Значит, о чем — известно?
— В общих чертах — да.
— Ну и?.. — подтолкнул я Виктора, который намерился после "да" поставить традиционную точку.
— Это сборник новелл, посвященных любопытным фактам из жизни реальных людей, связанных с театром.
— С каким театром?
— С театром вообще.
— Он называет имена этих людей?
Неожиданно Виктор задумался. Конкретный человек не знал конкретного ответа? Или природная восточная осторожность заставляла искать уклончивый путь? Я не старался уловить движение его лица, но пытался поймать его цепкий взгляд. Впрочем, бесполезно. Виктор слегка опустил веки и этого вполне хватило, чтобы создалась видимость, будто он задремал. Я, однако, мог не напрягаться, потому что "дремал" Хан всего несколько секунд, после чего произнес как всегда четким голосом:
— Точно не знаю. Думаю, конкретные имена в книге не называются, но легко угадываются. Глеб как-то сказал: "Я пишу о людях не великих, но многим известных, о фактах малоизвестных, но в определенной степени великих". Да, именно так он сказал. У меня хорошая память, я запомнил. И еще он сказал, что издателям нужно великое о великих и, желательно, скандальное.
— Значит, Потоцкий намерился этой книгой сделать всем сюрприз… Некоторые, однако, сюрпризы совсем не любят. Или я не прав? — Мой вопрос повис в воздухе без надежды на ответ. Но я решил удержать нить. — И что же, книга так и осталась в рукописи?
— Нет. Примерно месяц назад Глеб решил издать книгу на свои деньги. Какого издателя он нашел, не знаю. Он никому из нас не сказал.
— Вы все время говорите за всех, — осторожно заметил я.
— В компании Веры Аркадьевны все любят делиться информацией.
— Кроме вас?
— Я немногословен.
Это, разумеется, тоже могли подтвердить все. Даже я. Потоцкий, впрочем, тоже оказался не слишком болтливым. По крайней мере, что касалось его книги, не говоря уже о приключении в баре.
— Если Потоцкий решил издать книгу на свои деньги, значит, они у него были?
— В тот момент нет. Он занял. У меня, например, тысячу долларов.
— По сегодняшнему курсу это более шести тысяч рублей. Да-а, потеря ощутимая. — Я с сочувствием подумал, что Виктор Хан, может, и хороший художник, но вряд ли богатый. Ему, однако, мое сочувствие оказалось совсем без надобности.
— Я ничего не потерял, — произнес Виктор с некоторым удивлением, как будто я предположил нечто довольно несуразное. — Глеб вернул мне деньги за три дня до своей смерти. Он как раз раздавал долги.
— Значит, он занимал не только у вас?
— Не только. Так я его понял.
— А у кого, вы не знаете?
— Мне не говорили, а я не спрашивал.
Разумеется, он не спрашивал. Я бы удивился, если бы спросил. Хотя с учетом всего происшедшего у него могло бы хоть маленькое любопытство проклюнуться. Все-таки его пусть не ближайший друг, но достаточно близкий знакомый одалживает очень приличные для провинциального критика деньги, потом чуть ли не в одночасье их возвращает и через пару дней погибает. Любой нормальный человек голову бы уже напряг. Если, конечно, Виктор ничего не утаивает.