Сам не зная зачем, Борис отрезал от чистого листа бумаги маленький прямоугольник и крохотными буквами переписал туда семь имен и слово «Штернбург». Потом он расстегнул браслет часов на левой руке.
Часы Бориса вызывали зависть его приятелей – немецкие, фирмы «Эрленкениг», солидные и тяжелые, выпущенные в начале шестидесятых годов и по сей день радующие точностью, – подарок деда. Особенностью часов была двойная крышка, прикрывающая механизм, точнее, две крышки одна над другой – первая откидывалась, вторая, с фирменными обозначениями и серийным номером, отвинчивалась. Для Бориса, человека рассеянного, это было очегь кстати. Он вечно терял записные книжки, клочки бумаги с номерами телефонов, памятные заметки с адресами и датами и тому подобное. Поэтому, если ему диктовали, к примеру, важный номер или ориентиры к назначенному свиданию, он записывал их на газетном обрывке, на автобусном билете, на любом попавшемся под руку клочке бумаги и прятал под верхнюю крышку часов. Тут уж потеря исключалась.
Туда, под верхнюю крышку, он поместил сложенный вчетверо бумажный прямоугольник и снова надел часы. После этого он убрал файл с экрана и запустил любимую компьютерную игру «Брик Шутер».
По замыслу игра напоминала «Тетрис», но в отличие от него тут не нужно было торопиться, кирпичики не падали с ракетной скоростью. «Брик Шутер» давал время выстроить сложную комбинацию, игра могла продолжаться часами. И главное, почему Борис включил именно ее, – она помогала сконцентрироваться на иных, не имеющих к ней отношения размышлениях. Монотонное движение кубиков на экране способствовало размеренным, спокойным и сосредоточенным раздумьям.
Но не получалось у Бориса Кедрова раздумий по поводу списка из файла «Z», не от чего было оттолкнуться. Он сидел за компьютером не первый час, набрал больше четырех тысяч очков (прекрасный результат) и не продвинулся ни на шаг в своих умозаключениях. Да и умозаключений-то никаких не было – так, гадания на кофейной гуще… На кубиках «Брик Шутера».
Почему не звонит дядя Саша? Хоть бы полюбопытствовал, уничтожил ли Борис дискету… Что там говорила Маринка? «Он выглядел взволнованным… Он торопился»… Допустим, у него до сих пор нет возможности позвонить, ладно. Надо поподробнее расспросить Марину. Мало удовольствия слышать ее голос, но надо. По идее она уже вернулась домой.
Притянув телефон, Борис накрутил номер, с минуту послушал длинные гудки и швырнул трубку.
Марины дома не было, она отправилась на дачу к подруге. Но и окажись она дома, вряд ли смогла бы добавить что-либо к тому, что Борису уже известно. Происшествие на вокзале не вызвало пересудов среди киоскерш – упавшего с сердечным приступом человека быстро унесли в медпункт. Событие не бог весть какое… Краем уха Марина слышала, что в соседнем зале какой-то бомж разбил витрину (это произошло, пока она ходила звонить), но и только. Ей и в голову не пришло связать витрину с дядей Сашей. Как бы он ни выглядел, слово «бомж» не ассоциировалось с ним у Марины никоим образом.
Борис наконец загнал игру «Брик Шутер» в угол – или она его загнала. Все поле заполнилось цветными кубиками, и на экран выскочила табличка «Введите ваше имя для Зала Славы». Борис небрежно ткнул в букву «Б» и, не выключая компьютера, побрел на кухню готовить кофе и бутерброды.
С чашкой скверного растворимого кофе в левой руке и здоровенным ломтем черного хлеба с колбасой в правой он возвратился к компьютеру, включил бильярд. Обычно он играл с Никой на деньги, и эти ночные баталии его захватывали. Любил он погонять шары и в одиночку, но сейчас… Не до шаров ему было, совсем не до шаров. Отвлечься не удавалось. Он еще несколько раз позвонил по телефону – Марине, дяде Саше в обе квартиры, немного спустя – снова. Нигде никто не ответил.
9
Трель телефонного звонка разорвала тишину, нарушаемую только комментариями компьютера к игре. Кедров схватил трубку:
– Алло!
– Кедров, это Ника.
– Ника, – тупо повторил Борис, точно никакой Ники не знавал никогда в жизни. Он так надеялся услышать голос дяди Саши!
– Ну да, Ника. А ты думал президент США?
– Вряд ли, он только что от меня уехал. – Борису пришлось подстраиваться под ее тон. – Ты где?
– Звоню с мобильника, от подъезда твоего. Граф принимает нынче?
– Чего там, свои люди, сочтемся славою. Поднимайся.
– Поднимаюсь.
Уже настроившись на волну Ники, Кедров понял, как он рад на самом деле ее приходу – и потом, ему очень хотелось выговориться. У двери он приветствовал ее началом фривольно-фонетического немецкого двустишия:
– Ди медхен, ди вимперн пинзельн…
Полностью оно звучало так, с учетом ужасного немецкого произношения англофила Кедрова: «Ди медхен, ди вимперн пинзельн, бим пимперн фанген ан цу винзельн», что значило: «Девушки, которые красят ресницы, громко кричат, занимаясь любовью». Когда-то у Ники и Кедрова случился скоротечный роман, и она научила его этому двустишию в постели, как и многому другому. Роман вскоре иссяк сам собой, но между Никой и Борисом сохранились наилучшие дружеские отношения. Борис и сам не понимал, как это могло получиться, – обычно если он расставался с кем-нибудь, то расставался. И дело было не в том, что Ника являлась редактором программы, то есть в какой-то степени начальством Бориса (хотя слово «коллеги» – точнее). Просто… Это была Ника, вот и все. С нежностью он часто вспоминал поезд, вагон СВ, где они рванули однажды, полупьяные и счастливые, куда глаза глядят… Они так громко орали в купе в соответствии с пресловутым двустишием, что потом Борису пришлось заплатить штраф не то поездным милиционерам, не то маскировавшимся под них мошенникам (потому что те были в штатском и документов не предъявили). Он помнил ночной город, залитый неземным оранжевым светом фонарей, поиски кафе, где не станут преследовать за курение и подадут приличный жюльен… Вспоминала ли обо всем этом Ника? Борис не был уверен – она не казалась ему сентиментальной. Но он и ни в чем не был уверен, когда речь заходила о Нике.