Едва Ника прикоснулась к ребристому колесику ручного завода, секундная стрелка побежала по циферблату. Но перед этим произошло еще что-то, неуловимое… Циферблат словно помутнел, смазался на мгновение, а когда Ника снова смогла видеть его отчетливо, минутная стрелка очутилась на полчаса впереди. Ника была уверена, что не переводила часы, она и колесико не крутила, лишь притронулась – а полчаса куда-то пропали.
Большие часы на стене показывали то же самое время, что и хронометр Бориса теперь. И электронные на панели видеосистемы – тоже… Ника зажмурилась, потрясла головой. Нервы, черт-те что… Мерещится всякая чепуха, но и то сказать, не каждый день в тебя стреляют. Срочно контрастный душ – и улечься в горячую ванну, лучшего успокаивающего лекарства не было и нет.
Сантана и его друзья весело прыгали на экране. Судя по тому, как они разбушевались, за потерянные Никой полчаса концерт приблизился к кульминации.
23
Ванная комната по количеству и облику технических фантазий напоминала кабину звездолета. Ника долго разбиралась во всех этих рукоятках, кнопках и рычагах, но в конце концов освоилась с управлением. Она встала под душ, с наслаждением почти эротическим принимая тугие струи, смывающие ужас и липкий морок. Потом она легла в просторную ванну-джакузи, потягиваясь, как довольная кошка, и чуть не уснула в ней.
Из нескольких одинаковых мягких, пушистых, ласкающих халатов она выбрала синий и так вышла в гостиную. Комлева там еще не было; Ника сменила доигравший диск Сантаны на Элтона Джона и уселась в кресло с журналом в руках.
Вошел Комлев с подносом, а на подносе в продолговатой керамической посудине под крышкой ворчало и булькало, как нетрудно было догадаться, разрекламированное мясо имени Шермана.
– Искупались, Ника? Вот и отлично, как раз вовремя. Это нужно есть горячим, иначе пропадет весь эффект.
Он поставил поднос на стол. Появились китайские фарфоровые тарелки, фужеры, похожие на ограненные бриллианты, емкости со специями и соусами в виде сказочных птиц и зверей. Картину дополнили две бутылки вина.
Комлев торжественно выложил свое произведение искусства на тарелку перед Никой, и она совсем потеряла голову, настолько это вкусно пахло и вкусно выглядело. Почему-то закружились в ее потревоженной памяти образы детства, хотя в детстве, безусловно, ее ничем столь необыкновенным не угощали. Она вспомнила далекий август, дачу, бабушку… Бабушка приносила на блюде сливы из сада, тяжелые, плотные, покрытые бархатистым сероватым налетом. О, как захотелось Нике именно сейчас именно этих слив!
– Ах да, – голос Комлева проник в ее осязаемое прошлое, – забыл еще одно, а это важно.
Комлев скрылся на кухне и вскоре показался с большим круглым блюдом, полным слив.
– К мясу «Джон Шерман», – наставительно сказал О н – обязательно подаются свежие сливы.
Нике стало страшно.
24
Начинало темнеть, в небесах зажигались первые бледные звезды. Все комплименты по поводу кулинарных талантов Комлева были высказаны, уровень вина в бутылках сильно понизился, и Ника расслабленно курила в кресле под пение Барбры Стрейзанд с очередного диска.
– Сумерки, – произнесла она, глядя в окно. – Я люблю сумерки. Поздно темнеет… Скоро белые ночи.
– Белые ночи? – Комлев повторил эти два слова так, словно они не встречались ему прежде в таком сочетании.
– Ну да, – с недоумением подтвердила Ника. – Когда ночью светло почти как днем. Они начинаются одиннадцатого июня.
– О, конечно… Я знаю об этом явлении, но забыл, как оно называется.
– Странно как-то вы говорите… Как можно забыть белые ночи, их знают все! Даже если вы не петербуржец… А вы не петербуржец?
– Нет.
– А в Петербурге давно?
Вместо ответа Комлев встал и подошел к окну. Ника тоже подошла, остановилась у окна, касаясь плеча Комлева. Некоторое время оба молчали, потом Ника указала на красноватую звездочку, дрожащую низко над крышами домов.
– Это Марс?
– Нет, Марса отсюда не видно. Это Алтейя. Она не красная, а ярко-голубая, а красной кажется из-за оптических искажений в атмосфере. До нее сорок световых лет.
– Алтейя, – нараспев протянула Ника. – Красивое имя… Я такого не помню, да и откуда… Астрономию в нашей школе преподавали через пень-колоду, и я ее частенько прогуливала.
– А вы бы и не узнали имя Алтейи из российских учебных программ или астрономических справочников. Так назвал ее другой народ… У которого, может быть, больше оснований давать звездам имена.
Ника чуть отстранилась от Комлева, искоса взглянула на него, но не стала комментировать это замечание.
– Все-таки жаль, что не видно Марса, – вздохнула она.
– Почему? – заинтересовался Комлев. – У вас особые отношения с этой планетой? Любите читать Брэдбери?
– Брэдбери люблю, но не он виноват. Давным-давно, когда я была маленькой девочкой…
– Давным-давно, – сыронизировал Комлев.
– Не перебивайте, если хотите узнать, а то я обижусь и замолчу.
– Больше не буду.
– Так вот, давным-давно, – мстительно подчеркнула Ника, – я мечтала о марсианском камне. Не понимаете? Мне хотелось иметь что-то тайное, небывалое, чего нет у подруг, ни у кого на свете нет. В моих мечтах это «что-то» было драгоценным камнем с Марса…
– Да? И как вы его себе представляли?
– По-разному… Но, думаю, я узнала бы его, если б увидела.
– В основном поверхность Марса – скучные скалы. Но вы угадали, там есть удивительные, прекрасные камни. Они похожи на рубины, но светлее – бледно-розовые, как утренняя заря, и в них горят крошечные голубые звездочки. А иногда, очень редко, попадаются и такие, в самом сердце которых пылает яркая золотая звезда, как маленькое Солнце. Найти такой камень – большая удача…
– Вы говорите так, будто были на Марсе!
– На Марсе… – Комлев слегка улыбнулся. – Чтобы знать, не обязательно там бывать. В девяносто седьмом году американская автоматическая станция «Пэтфайндер» совершила посадку в марсианской пустыне Арес. Она передавала на Землю фотографии.
– И фотографии тех редкостных камней?