— О боже мой!
— Но, как я уже говорила, нельзя делать выводы, основываясь только на собственных наблюдениях. — Она добродушно засмеялась. — Глубокий психоанализ может дать совершенно другую, куда более сложную картину.
Родерик вынул из кармана трубку и повертел ее в руках.
— Знаете, мисс Эйбл, вы и я как бы воплощаем собой два диаметрально противоположных подхода к расследованию. Вас ваша профессия учит, что поведение человека есть своего рода код, шифр, прячущий от непосвященного уродливую истину и открывающий ее специалисту. Моя же профессия учит меня рассматривать человеческое поведение как нечто бесконечно меняющееся в соответствии с конкретными фактами, а часто и в полном с ними противоречии. Следователи ведь тоже изучают поведение человека, но их умозаключения покажутся вам слишком поверхностными. — Он вытянул руку вперед и раскрыл ладонь. — Вот, например, я вижу, как человек вертит в руке потухшую трубку, и прихожу к выводу, что, возможно, подсознательно он умирает от желания закурить. Вы ему это разрешите?
— Пожалуйста, — кивнула мисс Эйбл. — Это хороший пример. А я вижу, как мужчина ласково поглаживает рукой трубку, и узнаю в его действиях проявление известной разновидности фетишизма.
— Только, пожалуйста, не вдавайтесь в подробности, — торопливо попросил Родерик.
Мисс Эйбл издала короткий профессиональный смешок.
— Послушайте, а как вы объясните эти анонимные письма, которые у нас уже в печенках сидят? — спросил он. — Что за человек мог их написать и зачем ему это было надо?
— Анонимки, вероятно, представляют собой попытку вызвать сенсацию, и написал их человек, чьи нормальные творческие импульсы направлены не в то русло. Желание казаться таинственным и всемогущим также могло послужить дополнительным стимулом. Так, например, Патриция…
— Патриция? А-а, понял. Вы говорите о Панталоше.
— В школе мы не употребляем это прозвище. Мы считаем, что оно придумано неудачно. Прозвища и клички могут вызвать у человека вполне определенную реакцию, особенно когда в них присутствует явно унизительный оттенок.
— Понятно. Ну так что вы хотели рассказать о Патриции?
— Она выработала привычку разыгрывать довольно глупые шутки. С ее стороны это было попыткой привлечь к себе внимание. Раньше она скрывала свои проделки. Теперь же, как правило, открыто ими хвастается. Это, конечно, хороший признак.
— По крайней мере он подтверждает, что она не имеет отношения к недавним шуткам над сэром Генри.
— Я с вами согласна.
— И что автор анонимных писем тоже не она.
— А уж это, по-моему, тем более очевидно, — терпеливо ответила мисс Эйбл.
— Кто же, по-вашему, их написал?
— Я уже говорила: я не могу делать скоропалительных выводов и основываться на догадках.
— Может быть, разок отступите от ваших несгибаемо-железных принципов? Скажите первое, что вам приходит в голову, — настойчиво попросил он.
Мисс Эйбл уже было открыла рот, но тотчас снова его закрыла, посмотрела на Родерика без прежней уверенности и покраснела.
«Ну, еще одно, последнее усилие! — подумал он. — В конце концов, она ведь живой человек», а вслух сказал:
— Итак, отбросим всякую предвзятость. Как по-вашему, кто из живущих в Анкретоне взрослых способен написать такие письма? — Он придвинулся чуть ближе и обаятельно ей улыбнулся. «Видела бы меня сейчас Агата, — мелькнуло у него в голове. — Вот бы посмеялась!»
Мисс Эйбл нерешительно молчала, и он повторил:
— Ну так все же кто, по-вашему?
— До чего вы легкомысленный! — Мисс Эйбл не то чтобы смутилась, но по крайней мере частично утратила профессиональную невозмутимость.
— Допускаете ли вы, что письма написал тот же, кто разыграл серию нелепых шуток?
— Вполне возможно.
Он протянул руку через стол и дотронулся до верхнего сочинения.
— Письма написаны на такой же бумаге.
Лицо у нее запылало. Странно дернувшись, она вдруг накрыла сочинения обеими руками.
— Я вам не верю!
— Вы позволите взглянуть? — Он вытащил из стопки один лист и посмотрел его на свет. — М-да. Бумага довольно необычная, с полями. И те же водяные знаки.
— Он ничего не писал!
— Он?
— Том, — сказала она, и это уменьшительное имя по-новому высветило ее отношение к Томасу Анкреду. — Он на такое не способен.
— Прекрасно. Тогда почему вы сейчас о нем говорите?
Мисс Эйбл покраснела еще сильнее.
— Наверно, Патриция взяла несколько листов и оставила их на той половине дома. Или… — Она нахмурилась и замолчала.
— Да?
— Сюда часто заходит ее мать. Я бы сказала, даже слишком часто. Ее педагогические способности не вызывают у меня доверия.
— Где обычно хранится бумага?
— Вон в том шкафу. На верхней полке. Чтобы дети не дотянулись.
— Вы шкаф запираете?
Резко повернувшись, она уставилась на Родерика.
— Неужели вы допускаете, что я могу написать анонимку. Я?!
— Но вы ведь запираете шкаф?
— Да, конечно. Я этого не отрицаю.
— А где ключ?
— В общей связке с другими ключами, у меня в кармане.
— Вы когда-нибудь оставляли шкаф открытым? Или, может быть, теряли ключи?
— Нет, ни разу.
— Бумагу вы покупаете в деревне?
— Да, она свободно продается в местном магазине. Ее мог купить кто угодно.
— Вполне, — согласился он. — И мы это проверим. Вы зря на меня так сердитесь.
— А я нисколько не сержусь. — В ее голосе было раздражение.
— Отлично. Тогда еще один вопрос. О лекарстве, которое давали вашим воспитанникам. Я хотел бы проследить его маршрут. Конечно, не в организме бедных детишек, а, так сказать, по пути к нему.
— Но зачем? Я не понимаю…
— Естественно, не понимаете, но я объясню. Лекарство для сэра Генри заказали одновременно с лекарством для детей, и тем самым история двух пузырьков взаимосвязана. Вы поможете мне в ней разобраться?
— Попробую. Мисс Оринкорт и миссис Аллен…
Тут, разумеется, последовала неизбежная пауза, а за ней столь же неизбежное разъяснение.
— Боже! — воскликнула мисс Эйбл. — Кто бы мог подумать!
— Да-да, вот именно. Вы, кажется, начали рассказывать про лекарство?
— Я тогда очень рассердилась на мисс Оринкорт. Насколько я понимаю, она попросила миссис Аллен отвести лошадь в конюшню, а сама пошла с лекарствами в дом. Вместо того чтобы оставить наш пузырек в прихожей или, как сделал бы любой, отнести в школу и отдать мне, она просто бросила его в «цветочной комнате». Сэр Генри в тот день, кажется, прислал ей какие-то цветы из оранжереи, и она зашла забрать их. Ее поведение меня в общем-то не удивляет, она крайне эгоцентричная особа. Я долго ждала и в конце концов около семи часов вечера пошла на ту половину дома и спросила, где же лекарство. Мы с миссис Миллеман обыскали чуть ли не весь замок. Но потом, слава богу, появилась Фенелла и сказала, что оба лекарства в «цветочной».
— Значит, пузырек для сэра Генри лежал вместе с детским лекарством?
— Да. Миссис Миллеман тотчас же отправила его наверх.
— Пузырьки были похожи?
— Мы их не перепутали, не думайте. Да, бутылочки были одного типа, но наша размером побольше, и к тому же на каждой была своя этикетка. Кроме того, к нашему пузырьку была приложена инструкция. Правда, она не понадобилась, потому что в тот вечер опять приехал доктор Уитерс, снова взвесил детей и лично отмерил каждому его дозу. Мне это было даже как-то странно: он ведь для того и написал инструкцию, чтобы я сделала все сама, и я бы прекрасно справилась. Но, видимо, он решил, что мне доверять нельзя, — со смешком добавила мисс Эйбл.
— Я думаю, оно и к лучшему, — туманно намекнул Родерик. — В подобных случаях врач обязан быть очень осторожен.
Его замечание, кажется, не убедило мисс Эйбл.
— Да, без сомнения, — сказала она. — Но я все-таки не понимаю, почему доктор Уитерс вдруг примчался в Анкретон, если, как он говорил, у него была масса других дел. Между прочим, это лекарство в итоге не дало никаких результатов, и мы опять перешли на мазь.