Он эффектно удалился, и десять минут спустя мисс Оринкорт, зевая во весь рот, последовала его примеру.
Ее уход послужил Анкредам сигналом для бурного взрыва эмоций.
– Нет, но честное слово, Милли! Вы только подумайте, тетя Полина! Я собственным глазам не поверил! – закричал Седрик. – И надо же, чтобы именно эта брошь! Ну, знаете ли!
– Да, Миллеман, – сказала Полина. – Теперь я сама вижу – в Анкретоне творится бог знает что.
– Когда я тебе говорила, ты не верила. Живешь здесь уже целый месяц и только сейчас…
– Скажите кто-нибудь: он что, подарил ее или как? – спросил Седрик.
– Подарить он не может, – сказала Полина. – Не имеет права. И главное, сам бы не захотел. Если только… – Она замолчала и повернулась к Полю. – Если он и правда подарил ей эту брошь, значит, решил жениться. Только так.
Агата давно уже безуспешно порывалась уйти и сейчас, пользуясь наступившей паузой, пробормотала:
– Если позволите, я лучше…
– Миссис Аллен, душечка, заклинаю, не будьте такой тактичной, – сказал Седрик. – Оставайтесь и слушайте.
– Не понимаю, – заговорил Поль, – почему миссис Аллен должна…
– Она знает, – сказала Фенелла. – Извини, Поль, но я ей рассказала.
Полина с неожиданной благосклонностью обратила свой взор к Агате.
– Правда, это ужасно? – сказала она доверительным тоном. – Вы же видите, что здесь происходит. Папочка, знаете ли, совсем расшалился. Но даже не так страшно то, что происходит, как то, чем все может кончиться. А теперь еще и эта брошь. Тут, пожалуй, он переусердствовал. Это ведь в своем роде историческая вещь.
– Ее подарил нашей прапрабабушке Онории Анкред сам принц-регент, – вмешался Седрик. – В знак сердечной привязанности. Так что в некотором смысле история повторяется. И, позвольте заметить, тетя Полина, что лично я потрясен до основания. Всегда считалось, что эта брошь должна перейти мне.
– Вернее, твоей дочери, – сказал Поль. – Если таковая у тебя когда-нибудь будет. Что весьма сомнительно.
– Не знаю, почему ты это говоришь, – возмутился Седрик. – Мало ли чего не бывает.
Поль иронически поднял брови.
– Право же, Полина, – сказала Миллеман. – Фу, Поль.
– Поль, дорогой, не надо дразнить бедняжку Седрика, – ехидно промурлыкала Полина.
– Как бы то ни было, я думаю, тетя Полина права, – сказала Фенелла. – Я думаю, он решил жениться, и, если он это сделает, я в Анкретон больше не приеду. Никогда!
– А как вы будете ее называть, тетя Полина? – нагло спросил Седрик. – Может быть, «мамочка»? Или как-нибудь еще ласковее?
– У нас только один выход, – сказала Полина. – Мы должны его остановить. Я уже говорила и с Дженеттой, и с Дези. Они обе приедут. Томасу тоже придется приехать. В отсутствие Клода он обязан взять руководство на себя. Это его долг.
– И что же вы предлагаете, милейшая тетя Полина? Чтобы мы сели в засаду, а потом с криком «куча мала!» устроили Старцу темную?
– Нет, Седрик, я предлагаю попросить его принять нас всех вместе, и тогда мы… и тогда мы…
– И тогда, Полина, извини за выражение, хрена лысого у нас что выйдет. – Миллеман засмеялась.
– Ты, Миллеман, не из рода Анкредов, и понятно, что весь этот кошмар ты переживаешь далеко не так болезненно, как мы. Боже мой, папочка ведь так гордится своим происхождением – наша родословная, миссис Аллен, восходит к Норманнскому завоеванию… Как папочка мог позволить себе настолько потерять голову? Это так унизительно.
– Да, Полина, как ты подчеркнула, я не из рода Анкредов и потому прекрасно понимаю, что папочка не только чистокровный аристократ, но еще и чистокровный бабник. А кроме того, он упрям и тщеславен, как павлин. Ему приятно думать, что у него будет красивая молодая жена.
– Относительно молодая, – вставил Седрик.
Прижав руки к груди, Полина обвела родственников просительным взглядом.
– Я придумала! Слушайте, все! Буду совершенно откровенна и беспристрастна. Понимаю, я ее мать, но это к делу не относится. Панталоша!
– При чем тут Панталоша, мама? – нервно спросил Поль.
– Твой дедушка обожает малышку. Что, если Панталоша по-детски намекнет ему?..
– Ну да, конечно, – хмыкнул Седрик. – Обовьет его за шею своими детскими ручонками и пролепечет: «Деду-ска, скази, когда от нас уедет эта нехолосая тетя?» Вы это, что ли, предлагаете? Простите, но я сомневаюсь, что такое перевоплощение ей по плечу.
– Он ее обожает, – сердито повторила Полина. – Он с ней как большой ребенок. Когда видишь их вместе, слезы на глаза наворачиваются. Разве нет, Миллеман?
– Почему же нет? Еще как наворачиваются.
– Перестань, мама, – резко сказал Поль. – Панталоша просто подыгрывает деду, вот и все.
– А кроме того, Панталоша дружит с Соней, – заметил Седрик. – Их водой не разольешь.
– Как я случайно узнала, это мисс Оринкорт подговорила Панталошу сыграть со мной ту глупую шутку в воскресенье, – сказала Миллеман.
– Что она еще выкинула? – спросил Седрик.
Фенелла хихикнула.
– Я шла в церковь, а она приколола мне сзади к пальто очень глупую записку, – сухо ответила Миллеман.
– И что же там было написано, Милли? – с жадным любопытством спросил Седрик. – Ну, пожалуйста, скажи!
– «Паровой каток. Берегись – придавит!» – вместо Миллеман ответила Фенелла.
– Не будем отвлекаться, – призвала всех Миллеман.
– Вы меня извините, – торопливо воспользовалась паузой Агата, – но, с вашего позволения, я, пожалуй…
На этот раз ей удалось вырваться. Анкреды рассеянно пожелали ей спокойной ночи. Она отказалась от провожатых и ушла, чувствуя, что, едва закроет за собой дверь, они опять примутся за свое.
Погруженный в глухую тишину зал освещала всего одна лампа, камин погас, и в зале было очень холодно. Поднимаясь на второй этаж, Агата впервые ощутила, что у этого дома есть своя собственная душа. Дом простирался вокруг нее во все стороны, как неизведанная страна. Анкретон был особым миром, вобравшим в себя не только эксцентрические чудачества Анкредов, но также их потаенные мысли и мысли их предков. Когда она дошла до картинной галереи, тоже погруженной в полумрак, гостиная представилась ей далеким, затерянным в неизвестных краях островом. Висевшие по обе стороны посредственные портреты и туманные пейзажи, казалось, жили собственной жизнью и глядели на идущую мимо Агату с холодным безразличием. А вот наконец и тот коридор, откуда лестница ведет в ее башню. Она на миг застыла. Может, почудилось, или действительно кто-то мягко закрыл невидимую снизу дверь на промежуточной площадке под ее комнатой? «Наверно, подо мной кто-то живет, – подумала она, и, неизвестно почему, от этой мысли ей стало не по себе. – Чепуха!» Она повернула выключатель у подножия лестницы. Первый виток ступеней скрывал лампу от глаз, и круглый изгиб стены, выступавший из темноты, казался ей чем-то загадочным.
Агата стала быстро подниматься по ступенькам, надеясь, что в ее белой комнате еще горит камин. Завернув за очередной поворот, она приподняла правой рукой подол длинного вечернего платья, а левой нащупала узкий поручень перил.
Поручень был липкий.
Резко отдернув руку, она посмотрела на нее. Ладонь была запачкана чем-то темным. Падавшая от стены тень мешала разглядеть как следует, и Агата шагнула на свет. Пятно на ладони было красного цвета.
Прошло, должно быть, секунд пять, прежде чем она поняла, что это краска.
Глава пятая
КРОВАВЫЙ МЛАДЕНЕЦ
I
На следующее утро в половине одиннадцатого, обвесившись коробками красок и подхватив под мышку рулон холста и подрамник, Агата отправилась в маленький театр. Следуя за Полем и Седриком, которые несли ее мольберт, она прошла по отходившему от зала коридору, потом, миновав обитую сукном дверь, за которой, как, пыхтя, сказал Седрик, «вольно буйствовали трудные дети», повернула направо и оказалась в торцовой части этого огромного, запутанного дома. Не обошлось без происшествий: когда они шли мимо комнаты, где, как впоследствии узнала Агата, была малая гостиная, дверь распахнулась и в проеме возник спиной к ним коренастый толстяк, сердито кричавший: