Мотивируя свою точку зрения, Соломонзон говорил о том, что вообще людей, подобных Эйнштейну, по тактическим соображениям не следует толкать на публичные выступления, так как к их голосу прислушиваются. Их мнение, пусть и явно ошибочное, звучит авторитетно и потому способно совратить простых смертных с пути праведного. Что же касается плодов труда этих могикан науки, то Соломонзон цинично заверил, что в нужный момент они будут переданы деятелям «еврейского агентства» людьми, разделяющими тактику и цели сионистов, работающими рядом с Эйнштейном и ему подобными.
— В готовом виде! Как говорится, на тарелочке! И без всяких затрат! — смакуя, торжественно заявил он.
Продолжая изображать из себя бескорыстного патриота, Симон Соломонзон в действительности был достойным преемником своего дядюшки и так же, как он, всегда и во всем стремился к личной выгоде. И сейчас Симон Соломонзон больше рисовался перед сидевшим рядом с ним элегантно одетым рыжеватым мужчиной лет сорока, также прибывшим из Соединенных Штатов, но в пути сделавшим кратковременную остановку в Германии… Разумеется, о последнем знали только Соломонзон и еще очень немногие.
— Людей, подобных Ротшильду в Европе и Моргентау в Америке, — продолжал Соломонзон, — как известно, не единицы и не десятки. В странах мира их сотни. Они владеют большой долей мирового запаса золота. Им принадлежат крупнейшие банки и заводы, фабрики и торговые фирмы. Это не новость и не секрет… Также не новость и не секрет, что, обладая контрольными пакетами акций, многие из них являются фактическими хозяевами господствующих в экономике стран торгово-промышленных, железнодорожных, судоходных, авиационных, кредитных, страховых и других акционерных обществ! Через них, и только через них, мы имеем реальную возможность решающим образом влиять на политику правительств различных стран, направлять ее в нужное нам русло, формировать мировое общественное мнение в нашу пользу… Вот почему впредь, говоря об иммиграции, надо понимать, что вопрос этот не такой простой, каким кажется на первый взгляд.
Симон резко оборвал речь, сел и тотчас же стал что-то записывать в лежащий перед ним блокнот, как бы демонстрируя свое пренебрежение к тем, кто только что заставил его стоять, ожидая слова.
Снова поднялся седовласый американский гость, речь которого прервали сначала реплики из зала, а потом беспардонно вклинившийся со своими разъяснениями директор и хозяин экспортно-импортного бюро Симон Соломонзон.
— Я не собираюсь полемизировать с предыдущим оратором, — спокойно проговорил эмиссар из Америки, иронически склонив свою седую голову в сторону Соломонзона. — Скажу только, что нет надобности ломиться в открытую дверь. Как божий день давно и всем ясно, что ротшильды и теплицы, моргентау и им подобные личности не нужны в этих краях. Нечего им здесь делать. Эти люди — истинные сыны избранного богом народа, и если дела и тела их пребывают в диаспоре, то сердца и помыслы безраздельно принадлежат Сиону!
В зале раздались голоса одобрения.
Седовласый продолжал:
— Но не о них же в данный момент речь… Беспокоит нас многочисленная категория людей, пребывающих в диаспоре и не принадлежащих ни к Ротшильдам, ни к Эйнштейнам… Эти, с позволения сказать, евреи, чуждающиеся своего происхождения, не верящие в превосходство своей нации над остальными народами, населяющими мир, показывают нам спину, отвергают переселение на обетованную землю. Вот о ком нам предстоит говорить! И именно эти люди составляют основную человеческую массу, призванную заселить и освоить землю своих праотцов, затем раздвинуть ее границы и защитить их от врагов… Вот почему мы обязаны искать пути, чтобы держать под неослабным контролем и нашим воздействием каждого соплеменника, независимо от того, желает он этого или нет!.. Правда, некоторая часть из них составляет исключение. Это люди, погрязшие в утопии коммунизма, нарушившие тем самым чистоту иудейской веры и окончательно утратившие свою принадлежность к избранному богом народу. Как ни горестно признавать, но эта кровоточащая язва на здоровом теле нашего народа берет свое начало от родного нам по крови человека, впрочем, происходящего из не совсем полноценной иудейской семьи… Я имею в виду Маркса…
Люди вновь зашептались, по залу словно жук пронесся. Оратор смолк. Это обратило на себя внимание, и мгновенно воцарилась тишина.
— Другой, не менее крупной бедой является и тот факт, — продолжал старик, — что идеи его дали ростки во всей вселенной, и прежде всего в такой огромной, с почти бесконечными просторами стране, как Россия!.. И именно в океанских ее просторах, как утопающий, ухватившийся за соломинку, наш «вечный жид» воспринял эту утопическую доктрину и в среде большевиков теперь нередко задает тон… Это тоже факт, достойный глубокого сожаления… Не зря же говорится, что нет на свете врага страшнее того, кто был тебе родным!.. К величайшему нашему огорчению, бороться с этой проказой очень трудно, но крайне необходимо. Видимо, в самое ближайшее время нам придется вернуться к данному вопросу особо, чтобы наметить эффективные меры по преодолению этой преграды на нашем пути…
Хаим почувствовал, как учащенно забилось его сердце.
Вспомнились годы лицея, верный друг Илья Томов, подвал полиции, куда бросили его, Хаима, за распространение прокламаций. Как давно это было, хотя и прошло всего три года! Там, в мире простых людей, все было ясно: кто твой друг, кто враг. А сейчас? С кем ты сейчас, Хаим Волдитер? Куда забросила тебя судьба? Неужели ты не видишь, что для этих холеных господ, владеющих миллионами, ты не человек, а рабочая скотина? Почему ты стоишь здесь и слушаешь эти лживые речи? И Соломонзона, и этого бесноватого Штерна. Что у тебя с ними общего? Хаим с недоумением оглядел зал: ни одного знакомого лица. Он чужой в этой волчьей стае. Невольно вспомнился толстяк ювелир из Польши, с которым Хаим расстался на «сборном пункте». Он любил повторять: «Фанфаронщики, посмотрите на них! Холуцики! Умеют хорошо пускать из носа пузыри и бесстыдно орать потом на весь мир, уверяя, что это дирижабли!»
Около полуночи, когда завершились официальные выступления, Симон Соломонзон, Штерн и с ними высокий рыжеватый мужчина в светло-сером, с иголочки, костюме спешно покинули помещение. Исчез куда-то и Нуци.
Было нестерпимо душно. Хаим встал, поискал глазами Нуци Ионаса, и невольно взгляд его упал на большой портрет Жаботинского, висевший на стене, спиной к которой Хаим просидел весь вечер. И здесь, как и на противоположной стене под портретом Герцля, был натянут белый транспарант с двумя ярко-голубыми звездами по краям и жирной черной надписью:
«Единый народ, единая нация, единое государство — Израиль!»
Это была та самая фраза, которая в течение всего дня не давала ему покоя. И вдруг, по какой-то неуловимой ассоциации, Хаим вспомнил, где он услышал ее впервые. Это было в Констанце, в день отъезда в Палестину. Вместе с другими холуцами он был в кино. Показывали киножурнал: огромная площадь, запруженная эсэсовцами, на разукрашенной флагами со свастикой трибуне у микрофона Адольф Гитлер. Сборище эсэсовцев скандирует:
«Айн фолк, айн райх, айн фюрер — Дойчланд!»[66]
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Весть о новогоднем столкновении тюремной охраны с заключенным-бессарабцем, отрицающим свою связь с коммунистами, но проявившим с ними солидарность, облетела тюрьму Вэкэрешть. Поведение русского парня вызвало сочувствие к нему заключенных. Они знали, что Томов избит тюремщиками до полусмерти и отправлен в карцер, знали, что смерти подобно длительное пребывание в этом каменном промерзлом мешке, без света и воздуха. Обычно срок пребывания в карцере не превышал трех суток, но пошел уже четвертый день, а Томов все еще не возвращался в свою камеру. Заключенные решили вступиться за него.