Мои апартаменты отличались крупными размерами и оставались такими, какими были, не считая того, что в них провели горячую и холодную воду и от них отделили небольшое помещение для ванной. Она была обставлена в дешевом современном стиле, чем жутко меня разочаровала. Я предпочел бы нечто более близкое к архитектуре самого дома.
Мой багаж уже был здесь, и полковник пояснил, что комната Пуаро расположена как раз напротив моей. Он уже собрался проводить меня туда, когда из холла снизу, отдаваясь эхом, до нас донесся резкий крик: «Джордж?»
Полковник Латтрелл вздрогнул, словно нервная лошадь. Его рука поднялась к губам.
— Я… я… надеюсь, все в порядке? Если вам что будет нужно, позвоните…
— Джордж.
— Иду, моя дорогая, иду.
Он заторопился по коридору. Я постоял минуты полторы, глядя ему вслед. Потом, с бешено колотящимся сердцем, пересек коридор и постучал по двери комнаты Пуаро.
Глава вторая
По-моему, нет ничего печальнее опустошительного действия возраста.
Мой бедный друг. Я описывал его много раз. Посмотрите, как он изменился. Артрит сделал из него калеку, и теперь он передвигался в инвалидном кресле. Его когда-то пухлое тело высохло. Теперь он был маленьким, очень худым человечком. Его лицо изрезали морщины. Его усы и волосы, что ни говори, по-прежнему были черные как смоль, но искренне, хота бы я ни за что в жизни не сказал ему так, чтобы его не обидеть, он совершил ошибку. Приходит время, когда крашеные волосы болезненно выделяются, бросаются в глаза. Однажды я был удивлен, узнав, что волосы Пуаро обязаны своей чернотой жидкости в бутылочке. Но сейчас неестественность была явной и попросту создавалось впечатление, что он носит парик и украшает верхнюю губу, чтобы позабавить детей.
Только его глаза были прежние — проницательные, с мерцающим огоньком и в данный момент, да, несомненно, смягченные эмоцией.
— A, mon ami Хэстингс… mon ami Хэстингс.
Я нагнул голову и, как обычно, он горячо меня обнял.
— Mon ami Хэстингс!
Он откинулся назад и начал разглядывать меня, склонив голову набок.
— Да, вы ничуть не изменились. Та же прямая спина, широкие плечи, седина в волосах tres distingui[11]. Знаете, мой друг, вы отлично сохранились. Les femmes[12]. Вы все еще им интересны, а? Да?
— Право, Пуаро, — запротестовал я. — Неужели обязательно…
— Но, заверяю вас, друг мой, это тест… это тест. Когда молоденькие девушки подходят к вам и начинают любезно разговаривать, о, так любезно… значит, конец! «Бедный старик, — говорят они, — мы должны быть к нему добры. Наверное, ужасно быть таким». Но вы, Хэстингс, vous etes encore jeune[13]. Так что у вас пока что есть возможности. Вот так, подкрутите усы, ссутультесь… я представляю себе вас, когда говорю… иначе вид у вас застенчивым не будет.
Я разразился хохотом.
— Право, вы невыносимы, Пуаро. Как вы сами?
— Я… — с гримасой сказал Пуаро. — Я — развалина. Я самая настоящая развалина. Я не могу ходить. Я — калека. Слава Богу, я еще ем сам, но в других отношениях за мной надо ухаживать, как за грудным младенцем. Уложить в кровать, искупать, одеть. Enfin[14] ничего забавного… м-да. К счастью, хотя наружная оболочка сгнила, центр в полном порядке.
— Да, верно, лучшее в мире сердце.
— Сердце? Навряд ли. Я говорю не о сердце. Мозг, mon cher[15], вот что я имею в виду под центром. Мой мозг по-прежнему работает безукоризненно.
По крайней мере, я ясно понял, что в отношении скромности мозг ничуть не испортился.
— И вам здесь нравится? — спросил я.
Пуаро пожал плечами.
— Жить можно. Конечно, это не Ритц. Да, в самом деле. Приехав сюда, я сперва жил в слишком маленькой и неподходяще обставленной комнате. Переехал сюда, разумеется, внеся большую плату. И стряпня — худшая английская. Брюссельская капуста огромная и твердая, такая, какой ее любят англичане. Картошка или недоварена или разваливается на куски. У овощей вкус воды, воды и еще раз воды. Полное отсутствие соли и перца в любом блюде. — Он выразительно смолк.
— Звучит ужасно, — сказал я.
— Я не жалуюсь, — заявил Пуаро и продолжил жаловаться. — И еще эта так называемая модернизация. Ванные, везде понатыканы краны, и что из них льется? Тепловатая водица, mon ami, почти весь день. И полотенца тонкие, такие… тощие!
— Есть чем помянуть старые дни, — задумчиво сказал я. Я вспомнил клубы пара, извергавшиеся из крана в одной из ванных комнат, которыми когда-то обладал Стайлз, одной из этих ванных, комнат с необъятной ванной, отделанной красным деревом, которая гордо покоилась посреди пола. Я вспомнил и огромные полотенца, и сияющие медные емкости с кипяченой горячей водой, которые стояли в старомодных раковинах.