Что же, попросту говоря, – Медицинская канцелярия просто вынуждена была предпринимать против подобных ловкачей самые решительные, самые строгие контрмеры.
Все чужеземные врачи, пожелавшие заниматься лечебной практикой на территории довольно обширной Российской империи, обязаны были сдавать специально для этого случая припасенный новый, форменный экзамен[9].
Именно такой экзамен предстояло выдержать и доктору Ивану Андреевичу Полетике.
И все же для него было сделано некое, даже весьма значительное – исключение-послабление.
Во-первых, в Петербурге прекрасно помнили незаурядные успехи его самого во время совсем недавней учебы в Генеральном сухопутном госпитале. Он был, к тому же, явным своим соотечественником, а вдобавок – привез из-за рубежа массу лестных для себя и весьма авторитетных аттестаций.
Лейденских профессоров в России помнили и знали. Собственно, они и гремели в те поры на всю, почитай, Европу…
Особенно знали и помнили ее и ценили очень искусных специалистов…
11 сентября 1756 года Иван Андреевич Полетика был признан «доктором и профессором» всего лишь после достаточно формального разговора в Медицинской канцелярии.
Правда, в присутствии самого ее Президента – Павла Захаровича Кондоиди, между прочим – тоже весьма природного грека, хоть и рожденного, правда, уже где-то на италийском острове Корфу. Этот остров довольно хорошо был известен русским людям, особенно же – российским морякам, которые не раз уже выступали на защиту его своеобразных, каких-то отчаянно каменистых земель…
Что же, Иван Андреевич Полетика вынужден был написать на приютившую наскоро родину, то есть в Голштинию, особое письмо. Он, дескать, отказывается от своего, столь лестного для него самого профессорства в чужой земле. Отказывается в пользу ставшего для него родным отныне – другого столичного города, именно – Санкт-Петербурга…
Какое-то время спустя Полетику назначили даже главным лекарем Петербургского Генерального сухопутного госпиталя, однако продержался он в этой, совершенно новой и неподходящей для него нисколько должности – совсем недолго.
Доктора Полетику отличала чрезмерная горячность, воистину – какая-то гордая казацкая неподкупность.
Ему самому, во что бы то ни стало, хотелось как можно скорее искоренить порядки, уже прочно установленные заезжими немецкими специалистами. Кроме того, у него возникла слишком затяжная ссора со своим земляком, таким же, как и он, упрямым – Степаном Осиповичем Венченецким…
После неоднократных стычек с ними, с немецкими профессорами, раздраженный к тому же вечными попреками Степана Венченецкого, Иван Андреевич все же вынужден был подать заявление, причем – совершенно неожиданно для него самого, в отставку. Отныне он стал обычным сотрудником своего госпиталя, его рядовым врачом, хоть и с высоким званием профессора.
О стараниях этого замечательного человека – еще очень долго напоминал весьма обширный, почти каждой весной зеленеющий пышно сад, по его настоятельным требованиям и при его непосредственном, даже личном, участии – заложенный на территории санкт-петербургского сухопутного госпиталя.
Кстати, ему долго не давала какая-то мучительная идея заложить точно такой же сад, какой ему приходилось видеть в родных для него, украинских местах. Особенно – в ставшем для него таком знакомом и близком городе Киеве…
А еще – остались очень удобные помещения для больных. Правда, все они были сплошь деревянными, поэтому очень скоро их заменили совершенно иными – уже сплошь каменными.
Сам же Иван Полетика как-то вскорости уехал снова на свою родину, на дорогую ему Украину. Впоследствии он служил в Васильковском карантинном госпитале, неподалеку от города Киева.
Он исполнял там рутинную врачебную службу, о «прелестях» которой нами уже говорилось в предыдущих томах данного издания «Занимательной медицины». Однако и там он внес, тем не менее, весьма значительный вклад в отечественную науку, в частности – уже как весьма опытный врач-инфекционист.
Именно там и встречались с ним его бывшие ученики, а и просто – внимательные его последователи, о чем еще будет сказано нами в рамках этой же книги.
Правда, и там постарались его «съесть» вездесущие недоброжелатели, всячески тормозившие поступательный, дальнейший ход развития русской медицинской науки.
Да и не только ее.
От них он вынужден был отчаянно защищаться.
Особенно усердствовал некий его начальник, тоже немец. До нас дошла даже его фамилия – господин Иоганн фон Лерхе[10].
9
В этом, безусловно, сказывался многовековой опыт стран Западной Европы, о чем уже говорилось нами, по крайней мере, – во второй книге всего нашего нынешнего издания.
10
Впоследствии потомки его получили даже право вписаться в сословие потомственных русских дворян.