В 391 г. в Александрии разразился зверский погром язычников. Были разгромлены дома, убиты сотни людей. Уничтожались произведения литературы и искусства. Серапеум и другие языческие храмы оказались разрушенными, а грамматик Аммоний, который являлся служителем Тота-павиана, был изгнан. Предводитель погромщиков александрийский епископ Теофил приказал сохранить лишь одну статую священного павиана, дабы иметь возможность демонстрировать всему миру, чему поклонялись язычники.
Новые авторы теперь поносят египтян «за глупое и суеверное» преклонение перед обезьяной. По официальным установлениям церкви обезьяна стала олицетворением дьявола — Figura Diaboli, как это записано в первом компендиуме христианской зоологии «Физиологусе» (II в.), где собраны сведения о животных в виде аллегорий, басен, сказок. Такое представление официально существовало вплоть до XIII в., но на деле бытовало и позже. «Физиологус» оказал огромное влияние на мораль и искусство (на Руси он назывался «Физиолог»). А в нем говорилось: «Обезьяна есть лицо дьявола, потому что имеет начало, а конца не имеет, то есть «хвоста».
С утверждением же христианства обезьяна стала признанным врагом церкви. Игнатий Лойола, организатор ордена иезуитов, называл врагов Христа «обезьянами, подражающими человеку». По словам же святого Августина, дьявол — это «божья обезьяна»: коварен, жесток, беспощаден, похотлив. Английский средневековый теолог-схоласт Бартоломей писал, что обезьяна — «дьявольский монстр», который способен поглотить любого рода пищу. Он находит удовольствие во всякой грязи и доходит до того, что поедает паразитов, отыскиваемых в волосах людей. Так «разъяснялся» действительно характерный для приматов груминг — обыскивание друг друга (и людей, если обезьяна дружна с человеком), не только элемент своеобразной гигиены, но и одно из проявлений дружеского общения, имеющее большое значение в стадной жизни обезьян. Как видим, и этот интересный факт биологии, замеченный в XIII в., был использован во вред обезьяне. Приматы выискивают в шерсти и волосах не только насекомых (ведь их близкие родственники — насекомоядные), но и опавшие волосы, луковички которых также поедаются.
Легендарная гиперфертильность павиана, столь ценимая древними, теперь стала одним из «доказательств» зловещей греховности, исходящей от дьявола. Способность копировать действия человека, свойственная некоторым видам обезьян, тоже, конечно, объявлена дьявольской. Книги сновидений, выходившие в IX — XIII вв., толковали явление обезьяны во сне как знак предстоящей неприятности.
Реформатор христианства Мартин Лютер употреблял слова «дьявол» и «обезьяна» как синонимы. С другой стороны, и сам Лютер изображался католическими священниками в виде обезьяны.
Любопытно, что слово «мартышка» попало в Россию из Бельгии, где его фламандское происхождение выводится из широко распространенного в Европе имени Мартин. Существует версия, по которой слово «мартышка» — это эхо религиозной борьбы периода Реформации: в устах католика оно определенно связывалось с негативным отношением к личности именно Мартина Лютера.
Картины страшного суда в средневековье изображались непременно с обезьяной. Любое капище, как правило, включало обезьян. Самые гнусные действия, связанные с черной магией, не обходились без этих «злокозненных тварей». В России даже в 1795 г. в «Любопытном словаре удивительных естеств и свойств животных» живописнейший африканский мандрилл именовался дьяволом, а орангутан назван «лешим» и в научном труде, причем в XIX в.
Так можно ли было в такой обстановке накапливать знания по биологии обезьян? Не логично ли думать, что даже имевшиеся к этому времени, к началу средних веков, сведения о приматах уничтожались как «дьявольские» писания, которые, по-видимому, никогда уже не станут достоянием истории! Иногда они, как предполагал Р. Йеркс, уничтожались заодно с их создателями. В условиях, когда обезьяна оказалась в своеобразном «ореоле» греховности, когда по религиозным иллюзиям за связь с этим живым «дьяволом» душа попадала в «адский огонь» на том свете, а тело — во вполне реальный огонь на этом свете, в костер инквизиции, изучать это животное и даже хранить о нем сведения означало подвергнуть себя смертельной опасности.
Но торможение развития науки — еще не все, чем «обязаны» приматы господствовавшей в средние века идеологии. Сказался и психологический эффект религиозной традиции в отношении к этим «омерзительным» животным, что, как упомянуто, ощущается даже в наши дни.
Поныне обезьяна в некоторых европейских странах является символом пьянства. Предполагается, что такая связь навеяна поведением обезьян, дескать, пьяница ведет себя так же нелепо, как обезьяна.