«Интересно, где же здесь бог?» — ломал себе голову французский естествоиспытатель и переводчик Ньютоновых трудов Жорж Бюффон. Он со всех сторон рассматривал формулу закона Ньютона, но бога никак не обнаруживал и вскоре сам… его потерял.
Однажды Бюффон прочел описание кометы, которая полстолетия назад чуть-чуть не столкнулась с Солнцем. 18 декабря 1680 года она прошла мимо нашего светила всего в 230 тысячах километров, то есть на расстоянии почти трети солнечного радиуса. В небе Земли хвостатое тело было отчетливо видно даже днем. А ночью, занимая своим шлейфом полнеба, комета заливала Землю зеленоватым сиянием, совершенно подавив свет Луны. Описание впечатляло, и француз подумал: «А что, если бы этого „чуть-чуть“ не было?»
Бюффон был удивительным переводчиком. Во-первых, он действительно знал английский язык, а во-вторых, имел пылкое воображение. Оно-то и рисовало ему картину страшной катастрофы: «Если бы не было „чуть-чуть“…»
Брызги солнечного вещества разлетаются в разные стороны и, по закону Ньютона, начинают обращаться вокруг центрального светила. Не так ли много тысячелетий назад образовалась солнечная система?
По свидетельству современников, граф Жорж Бюффон был очень богат. Это давало ему известную независимость суждений и право на собственную точку зрения. И был очень красив, что, в свою очередь, отнимало у него слишком много времени и мешало ему заниматься экспериментированием. Бюффон слишком берег свои кружевные манжеты и шелк камзола и потому предпочитал обрабатывать чужие практические достижения теоретически в соответствии со своей точкой зрения.
Не в силах сдержаться, в 1745 году он опубликовывает свою гипотезу. Тут-то ему и влетело. Святая церковь загудела, как осиное гнездо: «Еретик! Безбожник!» Более пятнадцати веков никто не покушался на божественную привилегию «первого толчка», а тут, его сиятельство Бюффон — граф! Да на костер его! Эх, упустили время! Зажирели святые отцы, привыкли к покою…
Правда, через шесть лет активной травли нахального француза заставили-таки подписать отречение от богопротивной теории, а предложения, выдвинутые в его «Естественной истории», в Сорбонне были преданы торжественному осуждению. Но закоптить еретика во славу божью не удалось. И вот результат дела, не доведенного до конца: еще чернила не высохли под его отречением, как одна за другой стали появляться новые гипотезы, все дальше и дальше отодвигающие бога от его основного дела. К сегодняшнему дню космогонические гипотезы можно считать дюжинами. Все они грандиозны. Каждая, безусловно, ступень прогресса. И ни одна полностью не верна.
«Комета не токмо не может отшибить у Солнца край, но она упадет на светило и утонет в его огненной пучине», — писал один из первых критиков Бюффона — удивительный русский космогонист-самоучка Иван Ертов.
Кто таков Иван Ертов — первый русский космогонист? Сведения о его жизни скудны необычайно. Даже не известен год его смерти. Знаем только, что он, автор первого русского сочинения по космогонии, родился в 1777 году, а подросши, служил… приказчиком в лавке петербургского гостинодворца. Самоучкой достиг знаний изрядных в астрономии и философии и двадцати лет от роду, вдохновленный судьбою Ломоносова, принес свое сочинение в Академию наук. В трактате том выдвинул Иван Ертов собственное суждение об образовании миров и много писал о несогласии своем с графом Бюффоном.
Академия же наук сочинения того не одобрила, и автор на свой страх и риск предпринял его издание самостоятельно. Предприятие увенчалось успехом. За двадцать лет книга его вышла четырьмя изданиями. И может быть, выходила бы и еще, если бы царское правительство не издало специального постановления, запрещающего даже профессорам университетов высказываться публично как о «небожественном происхождении», так и о древности Земли. Запретили — и все! И вольнолюбивые и свободомыслящие профессора прилежно послушались. Большинство послушалось.
«Начертание естественных законов происхождения вселенной» Ертова было весьма популярной энциклопедией астрономии для своего времени. Ертов считал, что и Солнце и планеты возникли из «первобытных элементов», свойствами которых были лишь протяженность да ничтожная малость, притягательные и отталкивающие силы да непроницаемость.
В основу первой русской гипотезы легли взгляды Ломоносова и теория тяготения Ньютона.
Ертов считал, что «притягательная сила» не только заставляет планеты кружиться около Солнца, но и способствует собиранию рассеянного в пространстве вещества, образованию планет. Не морщите лоб, умудренные знаниями XX столетия! В каждой гипотезе, за исключением заведомо реакционных, было и есть зерно истины. Автор особенно обращает внимание на работу Ивана Ертова не потому, что она сыграла заметную роль в мировом прогрессе, а лишь для того, чтобы подчеркнуть, как поздно стала развиваться самостоятельная научная мысль на нашей Родине. Мы, пожалуй, самая молодая в Европе нация, а следовательно, и обладающая наибольшими потенциальными возможностями.
2. Начало научной космогонии
Середина XVIII века ознаменовалась сразу двумя событиями. Первое: русский ученый Михайло Ломоносов сформулировал закон сохранения вещества и одновременно пришёл к выводу, что мир не есть нечто незыблемое, сотворенное богом раз и навсегда, а наоборот — система, непрерывно меняющаяся под действием сил, развивающаяся по законам природы. И второе: молодой немецкий философ Иммануил Кант выдвинул новую гипотезу возникновения небесных тел из частиц, облаком окружавших светило. Кант считал, что хаотическое движение частиц со временем упорядочилось, и тогда под действием сил притяжения вся эта карусель «закружилась, завертелась и помчалась колесом». А уж из вращающейся туманности впоследствии образовались постепенно планеты.
Что здесь важно, в этой гипотезе, и почему мы ее помещаем рядом с выводами Ломоносова?
Ломоносов и Кант впервые отошли от старого, метафизического взгляда на мир, когда все явления рассматривались в отрыве друг от друга, застойно, без исторического подхода. Ломоносов и Кант подарили науке историю. С этой точки зрения взгляды обоих ученых открывают новую эпоху в науке, несмотря на то, что, опередив свое время, идеи Ломоносова и Канта на целое столетие легли на полки архивов.
Впрочем, пятьдесят лет спустя Наполеон Бонапарт, совершив переворот 18 брюмера и став первым консулом Франции, получил от некоего Лапласа книгу «Изложение системы мира». Существует предание, что содержание ее заинтересовало консула. Не удивляйтесь. В те далекие времена у политиков, занимающих даже высшее положение в государстве, находилось время для чтения научных книг. (Наверное, их — книг — было меньше.) Так вот, Наполеон вызвал автора — молодого профессора Парижской военной школы Пьера Лапласа на Елисейские поля и заметил:
— Ньютон в своей книге говорит о боге. Я уже просмотрел вашу, но ни разу не встретил его имени.
— Гражданин Первый консул, — ответил Лаплас, — я в этой гипотезе не нуждался.
Красивый ответ принципиального человека. Как жаль, что слова были произнесены именно устами Лапласа! Именно потому, что французский астроном, математик и физик, член Парижской академии наук и убежденный материалист, никогда не изменявший научным принципам, в политике представлял собой образец беспринципности. Может быть, сказалось воспитание. Обучаясь в школе монахов ордена бенедиктинцев, Лаплас кончил ее атеистом. Он жил в бурное время. И при каждом политическом перевороте ухитрялся перейти на сторону победителей, оставаясь постоянно на гребне политической жизни Франции. Ревностный республиканец времен Директории, Лаплас после прихода к власти Наполеона Бонапарта стал столь же ярым приверженцем диктатуры и получил пост министра внутренних дел. А когда 18 мая 1804 года Наполеона I провозгласили императором, Лаплас поспешил поздравить бывшего Бонапарта. И, получив из рук императора титул графа, стал вице-председателем сената. Правда, в 1814 году он также поспешно подал свой голос за низложение Наполеона. А после реставрации Бурбонов обнаружил прилив роялизма и получил пэрство и титул маркиза. Удивительная судьба!