– Сударыня, я вас не осуждаю за недоразумение.
– Монсеньер, простите.
– О нет, нет, я же говорю, что не порицаю вас, однако если такое с вами случится вновь, не премините меня предупредить, потому что... то, на что я не обратил внимания в первый раз, я непременно замечу в другой.
Плуты
Во все времена Париж кишит представителями широко распространенной породы людей, чье ремесло состоит исключительно в том, чтобы умудряться жить за счет других. На какие только уловки не пускаются эти интриганы, чего только они не напридумают и не измыслят, лишь бы тем или иным способом заманить жертву в свои окаянные сети! Пока главная часть армии жуликов орудует в центре столицы, отдельные подразделения гарцуют на флангах, рассредоточиваясь по пригородам и передвигаясь главным образом в дорожных экипажах. Достаточно изобразив эту неприглядную и печальную картину, перейдем к оплакиванию участи юной неискушенной особы, попавшей в руки мошенников. Розетте де Фларвиль, дочери почтенного буржуа из Руана, после настойчивых просьб удалось уговорить отца отпустить ее на карнавальные празднества в Париж к дядюшке Матье – состоятельному ростовщику с улицы Кинкампуа. Простушке Розетте уже исполнилось восемнадцать лет. Это была блондинка с очаровательным личиком, красивыми голубыми глазами и ослепительной кожей. Взгляд знатока безошибочно определил бы, что таящаяся под газовой косынкой грудь обещает куда больше, чем то, что угадывалось на поверхности...
Расставание проходило в слезах. Дорогой папаша впервые отпускал дочку из родительского дома. Находились утешительные доводы: дочь, благоразумная, хорошо воспитанная, остановится у добропорядочного родственника, а вернется к Пасхе. Но все же Розетта такая хорошенькая и доверчивая; кто знает, что подстерегает ее в городе, столь опасном для невинной, исполненной добродетелей провинциальной барышни. Тем не менее красавица уезжает, снабженная всем необходимым для того, чтобы блеснуть в своем узком парижском кругу, заодно прихватив с собой многочисленные украшения и подарки для дядюшки Матье и двух парижских кузин. Розетту представляют кучеру наемного экипажа, отец обнимает ее; кучер трогает, и каждый продолжает в одиночку оплакивать разлуку. Однако привязанность детей нельзя сравнить с родительской любовью. Природа предоставляет детям упиваться удовольствиями, невольно удаляющими их от тех, кто произвел их на свет, тем самым охлаждая нежные чувства к родителям. И напротив, привязанность становится куда более пылкой и одержимой в душах отцов и матерей, ведь они становятся все более нечувствительными и равнодушными к былым утехам их юных лет, оттого так свято дорожат своими чадами, уповая, что те вновь пробудят в них вкус к жизни.
Розетта не явилась исключением из общего правила. Слезы ее быстро высохли, и она уже предвкушала радость от встречи с Парижем. Не замедлила она перезнакомиться со всеми попутчиками, едущими в столицу и, казалось, хорошо в ней ориентирующимися. Она принялась расспрашивать об улице Кинкампуа.
– Это мой квартал, мадемуазель, – ответил высокий, хорошо сложенный малый, который благодаря своему мундиру и решительному тону завладел разговором в дорожной компании.
– Как, сударь, вы с улицы Кинкампуа?
– Я там живу более двадцати лет.
– О! Раз так, – говорит Розетта, – то вы должны хорошо знать моего дядюшку Матье.
– Господин Матье – ваш дядюшка?
– Да, сударь, я его племянница. Я еду его повидать и проведу зиму с ним и двумя моими кузинами Аделаидой и Софи; вы их наверняка хорошо знаете.
– О! Еще бы мне их не знать, мадемуазель! Как же мне их не знать! Господин Матье – мой ближайший сосед, что до его дочерей, то в одну из них я, между прочим, уже пять лет влюблен.
– Вы влюблены в одну из моих кузин? Бьюсь об заклад – в Софи.
– Нет, сказать по правде, в Аделаиду, она очаровательна.
– Да, весь Руан говорит об этом. Сама я никогда их не видела. Я впервые в жизни еду в столицу.
– Ах! Так, значит, вы, мадемуазель, еще незнакомы ни с вашими кузинами, ни тем более с господином Матье?
– Да нет же. Боже мой! Господин Матье покинул Руан в тот год, когда матушка меня родила, и с тех пор ни разу не возвращался.
– Это, безусловно, порядочный человек, и он будет необыкновенно рад вас видеть.
– Наверное, у него красивый дом?
– Да, красивый, хотя он снимает только часть его во втором этаже.
– Но ведь и нижний этаж тоже.
– Ах да, конечно, и еще, кажется, какую-то комнату наверху.
– О, он очень состоятельный человек. Но и я покажу себя: вот, взгляните, отец дал мне две сотни новеньких луидоров, чтобы я оделась по моде и не краснела перед кузинами; а какие роскошные подарки я им везу, взгляните на эти сережки, они стоят не меньше ста луидоров, эти – для Софи, а те – для вашей возлюбленной; а вот колье для Аделаиды – оно стоит не меньше; посмотрите на эту золотую шкатулку с портретом матушки, вчера нам ее оценили в пятьдесят луидоров, – так вот, это подарок, который папенька преподносит дядюшке Матье. О! Уверена, в нарядах, деньгах и драгоценностях у меня при себе более пятисот луидоров.
– Вы бы были хорошо приняты у вашего дядюшки и без всего этого, – говорит мошенник, поглядывая на красотку и ее луидоры, – ему доставит куда большую радость видеть вас, а не все эти побрякушки.
– Пусть так. Но я уверена – папенька знал, как поступить. Он не хочет, чтобы на нас смотрели свысока, как на провинциалов.
– Сказать по правде, мадемуазель, ваше общество настолько приятно, что мне хотелось бы, чтобы вы не уезжали из Парижа и чтобы господин Матье выдал вас за своего сына.
– Но у него нет сына!
– Я хотел сказать, за своего племянника, этого высокого молодого человека...
– Вы имеете в виду Шарля?
– Именно его, черт возьми, Шарль – мой лучший друг.
– Вы что, знавали Шарля, сударь?
– Знавал ли я его, мадемуазель, скажу больше, я и сейчас его знаю, я еду в Париж как раз с единственной целью его повидать.
– Вы ошибаетесь, сударь, ведь он же умер! Еще с детства мне прочили его в женихи, я никогда его не видела, но говорили, что он симпатичный. Он очень рвался на военную службу, пошел на войну и был убит.
– Да, да, мадемуазель, и все-таки вижу – мои желания исполнятся, не сомневайтесь, вам готовят нечаянную радость: Шарль вовсе не погиб, хотя раньше так считали. Полгода назад он вернулся и написал мне, что собирается жениться. А тут как раз вас отправляют в Париж. Не сомневайтесь, мадемуазель. Все будет именно так. Да, да, вас ожидает приятный сюрприз. Уже через четыре дня вы станете женой Шарля. А то, что вы везете с собой, не что иное, как свадебные подарки.
– В самом деле, сударь, догадки ваши вполне правдоподобны. Если прибавить к ним отдельные намеки отца, всплывающие сейчас в моей памяти, то выходит, в предположениях ваших нет ничего невозможного. Значит, я выйду замуж в Париже, буду столичной дамой, о сударь, как замечательно! Если это произойдет, хорошо бы и вам жениться на Аделаиде; я постараюсь убедить мою кузину, и мы будем счастливы вчетвером.
Такова была дорожная беседа доброй, простодушной Розетты с жуликом, искавшим, как бы половчее воспользоваться неопытностью девушки, так доверчиво открывшейся ему. Что за славная добыча для распутной шайки – пятьсот луидоров и хорошенькая девчонка в придачу! Как тут не испытать сладостного зуда при виде такой находки? Экипаж между тем подъезжает к Понтуазу, и прохвост обращается к Розетте:
– Мадемуазель, я вот тут подумал, а что, если я возьму сейчас почтовых лошадей и живо помчусь к вашему дядюшке предупредить о вашем прибытии? Уверен, они все вместе поедут вам навстречу и вы не будете себя чувствовать одинокой в огромном незнакомом городе.
План этот встречает одобрение. Галантный кавалер вскакивает на лошадь, торопясь подготовить актеров к предстоящей комедии. После недолгих приготовлений два фиакра с мнимыми родственниками направляются к Сен-Дени и останавливаются на постоялом дворе. Наш плут берет на себя взаимное представление, и Розетта обнаруживает там господина Матье, верзилу Шарля, вернувшегося живым с войны, и двух обворожительных кузин. Все целуются и обнимаются. Юная нормандка передает свои письма. Дядюшка Матье проливает слезы радости, узнав о добром здравии брата. Розетте так не терпится продемонстрировать щедроты отца, что раздача подарков происходит еще до въезда в Париж. Новые объятия, новые изъявления благодарности. Компания пускается в путь, направляясь в квартал, где обосновались мошенники, уверяя нашу красавицу, что это и есть улица Кинкампуа. Они высаживаются у вполне приличного с виду дома; мадемуазель Фларвиль устраивается; ее чемодан заносят в спальню. Все садятся за стол. Привычную к сидру девушку убеждают, что шампанское – это парижский яблочный сок. Доверчивая Розетта не упрямится, делает все, что от нее хотят, и напивается до помутнения рассудка. В таком беззащитном состоянии ее раздевают донага. Убедившись, что единственный наряд ее теперь лишь прелести, дарованные ей природой, наши плуты не желают и их оставить неоскверненными и всю ночь вволю ими наслаждаются. Довольные, что наконец лишили бедную девушку всего, что только возможно, удовлетворенные сознанием, что отобрали у нее разум, честь и деньги, они наряжают Розетту в жалкие лохмотья и еще до наступления рассвета относят ее на паперть церкви святого Роха.