Один французский Гонди был откупщиком: это тот, что построил особняк Конде, а в Сен-Клу разбил сад Гонди. Человек этот был невероятным сибаритом; говорят, однажды, обедая у одного из друзей, в пяти лье от Сен-Клу, где не было хрустальных бокалов, он сказал своему слуге: «Скачи за бокалом в Сен-Клу и не тужи, коли падет конь». Слуга поскакал. По возвращении лошадь подыхает, слуга, спешиваясь, разбивает бокал. Этот Гонди вполне заслуживает того, чтобы умереть нищим; кстати, он так и умер.
Возвращаюсь к рассказу о нашем путешествии. Во Флоренции некий молодой дворянин, состоявший при Аббате (при нем было четверо, остальные использовались по мере надобности), вздумал заказать себе куртку из тафты, с неподрубленными лентами. Как-то на прогулке Великая герцогиня-мать и м-ль де Гиз, проходя мимо него, едва не померли со смеху при виде этой сумасбродной затеи, ибо сей молодой человек стоял у дверцы кареты и, казалось, был покрыт паутиною, столько у него было ниток на рукавах и на груди.
Великая герцогиня была одною из самых красивых женщин Италии, но судьба связала ее с весьма жалким мужем: он носил пять-шесть шапочек одну поверх другой, снимая и надевая их в зависимости от того, что показывал термометр. Когда он спал с женою, все Тосканское герцогство молилось, это случалось не часто. Мне думается, что наконец она родила ему наследника.
В Венеции, куда мы затем отправились, французский посол (им был президент Малье, поистине вьючная лошадь)[315] приютил Аббата, причем только его одного, с лакеем. В Венецию удалился граф де Лаваль, брат г-на де Ла-Тремуйя. Утверждают, будто, говоря об Аббате, он сказал: «Он не преминет меня посетить». Аббат не подумал к нему наведаться и говорил о нем крайне неуважительно. Он утверждал, что, когда Граф отправился в Ларошель, ларошельцы написали на его дверях: «Ни холодно ни жарко», — желая этим сказать, что от его присутствия им ни холодно ни жарко.
В Риме Аббат устроился с удобством и держал довольно хороший стол: это ценили, поскольку в сем деле он был большим знатоком, нежели многие кардиналы и прелаты. Он хотел уверить Нас, что коннетабль Колонна, с родом которого, по его словам, дом Гонди находится в тесном родстве, весьма сетовал на то, что Аббат не повидался с ним; но, мол, он, Аббат, на это не отважился, так как Коннетабль придерживался Испанской партии, ибо должность коннетабля он получил в Неаполе.
В Риме он был столь же непоседлив, как и в Париже, и в ноябре месяце заставил нас проделать весьма нелепое путешествие, дабы взглянуть на копи, где добываются римские квасцы. Мы отправились в путь под проливным дождем, словно речь шла о важном деле, и итальянцы говорили: Questo e partir alla francese[316]. Мы провели в Риме три с половиной месяца, не более, а на Рождестве он уже вытянул нас оттуда, чтобы вернуться во Францию. Он выдумал, будто какой-то человек подошел к нему в церкви и сообщил нечто такое, что побуждает его немедленно покинуть Италию. (Это было в день рождения Короля.) Хотя мне было всего восемнадцать лет, я понял, что Аббату стало не хватать денег; по приезде домой он оказался бы в затруднительном положении (его векселя задержались в пути), не отдай мы ему все, что нам причиталось. Одно надобно поставить ему в заслугу: ни в Риме, ни в Венеции он не встречался ни с одной женщиною — или же встречался с ними столь тайно, что мы не могли ничего заметить. Он говорил, что не желает подавать повод к толкам.
После смерти кардинала Ришелье г-н Архиепископ, дабы сэкономить плату за наем дома, — а он и без того тратил слишком много, и любовная связь с г-жой де Помрей уже началась, — почел за благо поселиться в Малом архиепископском дворце, где впоследствии постоянно жил.
Остальное можно найти в «Мемуарах эпохи Регентства».
Госпожа де Ла-Грий
Некий престарелый кавалерист, который принял немалое участие в гражданских войнах в Лангедоке и Дофинэ, задумал жениться, чтобы иметь потомство, и взял в жены дочь президента Палаты косвенных сборов в Монпелье, по имени Тюффани; но он слишком понадеялся на себя и оказался не в силах выполнить то, что для этого требуется. Отец новобрачной, которому не хотелось упустить состояние старика (оно равнялось по меньшей мере тридцати тысячам дохода), созывает всех родственников и предлагает им внушить своей дочери, что та выкажет чисто женскую сметливость, ежели сумеет на радость доброму старцу родить ему наследника, сохраняя при этом для себя его богатство. Ей это говорят и сразу же называют трех статных мужчин, и не слишком юных, и не слишком старых, коих полагают способными содействовать продолжению рода. Она на это решается и выбирает советника Палаты косвенных сборов, некоего г-на Дэда, малого лет тридцати пяти или около того. Но, поскольку сей Советник был не слишком сведущ по части галантных дел, было решено воспользоваться услугами некоей маркизы, дабы их познакомить. Эта дама, по природе весьма веселая, отправилась к г-ну Дэду и игриво спросила его, не испытывает ли он к кому-нибудь сердечной склонности. «Увы! — отвечал тот, — милостивая государыня, кому я нужен? Ведь я уже не так молод». — «Кому нужны? — откликнулась маркиза, — я отлично знаю некую даму, одну из самых красивых и самых знатных в нашей округе, которой вы далеко не противны», — и называет ее по имени. «А чтобы убедиться, — добавляет она, — что я не лгу, вам стоит лишь прийти в такое-то место, и вы ее увидите; постарайтесь только подойти к ней, возьмите ее за руку, если сумеете; она непременно пожмет вашу». Все случилось так, как говорила Маркиза, и наш Советник вскоре довел дело до благополучного конца. Через некоторое время красавица забеременела и, окончательно убедившись в этом, в один прекрасный день, когда Советник собрался было развлечься с нею по обыкновению, выложила все начистоту, сказав, что поступила так по совету родителей, что она ему обязана всем своим счастьем и умоляет его никому не говорить ни слова. Она родила мальчика, который очень походил на своего истинного отца и который стал наследником своего предполагаемого родителя.