Этот павлин напомнил мне трех гусят, из-за которых все беарнские дворяне чуть было не перегрызли друг другу горло. Некий дворянин, желая угостить г-на де Граммона, заказал в деревне у одного из соседей трех гусят, которых откармливал крестьянин; в этом краю мелкой птицы не едят, и еще недавно там даже и теленка не забивали — на том основании, что со временем он становится быком. Владелец деревни заявил, что гусят он бережет для себя; он, правда, их не забрал, но запретил крестьянину отдавать тому дворянину. Тот забирает их насильно — и вот вся знать уже в седле. Г-н де Граммон с превеликим трудом положил конец раздору.
Один марселец, имени которого я так и не узнал, был захвачен на море турецким пиратом и помещен вместе с другими пленниками, среди коих находилась миловидная девушка итальянка; он влюбился в нее, а она полюбила его. Эта девушка была отдана Султанше, которой она сказала, что марселец — ее муж. Принимая сие во внимание — девушка весьма понравилась своей госпоже, — марсельца определяют в сераль слугою Султана; обоих заставляют отречься от христианства. Капуцины[332] разрешили им это с некоторыми смехотворными оговорками. Итальянка становится богатой и предлагает мужу бежать, забрав сокровища и детей (ибо их успело родиться несколько). Супруги бегут, но в одно прекрасное утро, еще на магометанской земле, муж внезапно исчезает один, захватив с собою все деньги и оставив жене только детей. Она возвращается обратно в Константинополь, рассказывает Султанше, что муж ее обманул и что, разгадав его замысел убежать к себе на родину, она отказалась следовать за ним и возвратилась с детьми, но этот вероломный человек обобрал ее. Султанша и на сей раз облагодетельствовала ее; а через несколько лет Итальянка, воспользовавшись тем, что ей доверяют, бежала в Марсель с имуществом и детьми. Муж отказывается ее признавать; но в конце концов, видя, что все кругом клеймят его неблагодарным, он вынужден ее признать и вступить с нею в законный брак.
Провансальцы — завзятые рифмачи. Желая кому-либо отомстить, они сочиняют песенки. На г-на д'Эпернона они написали ужасные куплеты. Люди Герцога побуждали его наказать виновников. «Эх, господа, — отвечал он, — да пускай себе поют, сколько им влезет».
Что до провансальских дам, то, помимо злоречия, привычного для небольших городков, у них заведено выкладывать все начистоту во время карнавала, так что почти всегда там без ссор не обходится; они весьма надменны, и вот тому отличный пример.
Барон д'Альмань выдал одну из своих дочерей за г-на де Жук. Г-н де Жук и архиепископ Экский оба претендуют на право почетного владения неким сельским приходом. Однажды во время одного богослужения, на которое должен был прибыть и Архиепископ, г-жа Жук, желая сидеть на почетном месте, приказывает убрать стул, приготовленный для Архиепископа, ставит свой и усаживается. Приезжает Архиепископ и находит место занятым. Нашей даме этого кажется мало, она вдобавок оспаривает свое право на место и, говорят, даже замахивается на прелата. Это была невысокая женщина, довольно хорошенькая и чертовски надменная. Мне бы хотелось, чтобы архиепископ Экский стал бы в ту пору уже кардиналом де Сент-Сесиль, дабы посмотреть, что стали бы делать эти две умные головы.