Желая создать герцогское поместье для рода Ришелье, Кардинал вознамерился приобрести имение Иль-Бушар, принадлежавшее герцогу де Ла-Тримуй[174]; и для того, чтобы провести Герцога, он подослал к нему соглядатаев, кои донесли, что де Кардинал готов дать столько-то; это было больше того, что стойла земля; Герцог поверил. Кардинал спрашивает у него, желает ли он продать землю. Ла-Тримуй отвечает, что согласен и дает в том слово. «А я, — говорит Кардинал, — даю вам слово, что куплю ее; надобно, стало быть, посмотреть, — добавляет он, — во сколько она оценивается, ибо вы, должно быть, не станете дорожиться». — «О, мне сказали, — отвечает Герцог, — что вы дадите за нее, сколько с вас спросят». И все же Герцогу пришлось уступить. Один лес стоил сто тысяч экю, которые были ему уплачены за все. Герцог де Ла-Тримуй совершал еще более безрассудные сделки. Ламуссе, его шурин, извлек из Кентенского леса, который продал ему Герцог со всеми угодьями, пятьсот тысяч франков, сумму, в которую ему обошлась вся покупка. Герцог отдал лес с прилегающими землями за меньшую сумму, нежели та, в которую оценивался только лес.
Кардинал обменялся землями с Королем, предоставив ему поместье Шинон; и, дабы не иметь по соседству прекрасного замка, который неизбежно стал бы собственностью принца крови, поскольку принадлежал Мадемуазель[175], он заставил герцога Орлеанского, как ее опекуна, поменять Шампиньи на Буа-ле-Виконт, а замок срыть. Он хотел, чтобы снесли также тамошнюю Сент-Шапель, где находятся гробницы господ де Монпансье. Для этого он написал Папе (ибо Сент-Шапель состоит в непосредственном ведении Папы), будто часовне грозит обвал. Иннокентий X, в ту пору датарий[176] кардинала Барберини, папского легата во Франции, был послан осмотреть здание. Он нашел, что оно великолепно и находится в прекрасном состоянии, и в донесении своем опроверг то, что писал Ришелье, который все же не осмелился взорвать Сент-Шапель, сославшись потом на молнию. Впоследствии именно это и послужило причиною тому, что Мадемуазель пожелала вернуться в Шампиньи, о чем мы расскажем в «Мемуарах эпохи Регентства», и действительно туда вернулась. Судите же, как жалок был этот человек, ежели он, способный прославить самый глухой уголок Франции, полагал, будто, пристроив большое здание к дому своего отца, прибавит тем себе славы. Да и ежели оставить в стороне хлопоты, связанные с королевскими уделами и поместьем Шампиньи, само место это не отличалось ни красотою, ни здоровым климатом; и, несмотря на все старания Кардинала сделать его из ряда вон выходящим, к нему никак не привыкнешь. Он допустил там изрядные ошибки: главный жилой флигель получился слишком малым и слишком узким из-за того, что Ришелье вздумалось сохранить часть дома своего отца, где теперь показывают комнату, в которой Кардинал родился, и все лишь ради того, чтобы любой видел, что у отца его был каменный дом, крытый шифером, в краю, где все крестьянские дома точно такие же. Ему захотелось также оставить в углу садового партера довольно большую церковь по той причине, что там похоронены его предки. Двор очень приятен и уставлен многими статуями; ни в одном другом поместье не найдешь такой позолоты и таких прекрасных картин, как во внутренних покоях этого дома; но со стороны сада фасад жилого здания выглядит нелепо. Сюда подвели воду и соорудили великое множество фонтанов. В каналах течет прекрасная вода. Питает их небольшая речка, и рвы заполнены до краев. Парк и сад прекрасны. Ни в замке, ни в городе нельзя было сделать погреба, его сделали в конце сада. (Лес там некрасив: дубы не так любят болотистую почву, как большие тополя. Он мог бы создать нечто куда более красивое в Иль-Бушаре.) Птичий двор очень хорош, городок очень мил, он словно сделан из картона; церковь весьма приятна; городские дома построены в одной и той же манере, все из тесаного камня. Они возводились теми, кто был причастен к финансам, к той или иной партии и к дому Кардинала. Ришелье был лишен удовольствия любоваться своим поместьем, он был слишком занят.
В Париже ему пришла в голову блажь сохранить комнату во дворце Рамбуйе, (Нынешний дворец Рамбуйе принадлежал тогда г-ну де Пизани.) и из-за этой прихоти он испортил главный жилой флигель. И в городе, и за его стенами он строил, как скупец. Надобно также сказать, поскольку это правда, что вначале у него не было столь больших планов и все делалось крайне необдуманно. Дабы получить место под постройку, он пожелал приобрести дом, на котором красовалась вывеска «Три девственницы». Поначалу он действовал по-хорошему и вел себя разумно; но горожанин, коему этот дом принадлежал, тупо твердил, что, мол, дом этот — отцовское наследство. Кардинал в конце концов рассвирепел и, постыдно мстя владельцу, велел отнести его в налоговых списках к разряду зажиточных. После этого он получил дом, как того и добивался.
Как это видно из его завещания, он оставил Кардинальский дворец Дофину, дабы там жил он или хотя бы предполагаемый наследник Французской короны. Когда, вскоре после смерти покойного Короля, туда переселился Двор, его назвали «Пале Руаяль»[177]. Было весьма нелепо изменять его название. В 1647 году г-жа д'Эгийон дождалась удобного случая и, объяснив, какой вред наносится тем самым имени ее дяди, добилась разрешения вернуть дворцу название «Кардинальский». В народе поговаривали, будто все дело в том, что Королева отдала сей дворец кардиналу Мазарини.
Г-жа де Рамбуйе сказала г-же д'Эгийон: «Сударыня, если бы Кардиналу угодно было обращаться с господином де Рамбуйе так же, как с его дворцом, он постарался бы придать его имени больше блеска». Услуга, которую г-н де Рамбуйе оказал Кардиналу, убедив Месье стать на его сторону в «День Одураченных», в самом деле того стоила.
Он обложил большим налогом и Барантена де Шарона, который не раз принимал его у себя в доме. Не то чтобы де Шарон этого не заслужил — он был очень богат, да и преглупо вел себя, подняв шум из-за какого-то свечного огарка, который прислонили к стене, где он закоптил невесть какую жалкую мазню; и не подумайте, что это было сделано с ведома Кардинала, который очень любил чистоту и никогда ничего не портил. Не было дома, который бы содержался с большей тщательностью и в большем порядке, нежели его собственный. Барантен был так глуп, что умер с досады. — вот до чего доходили его скупость и корыстолюбие. В оправдание Кардинала говорили, что два или три небольших недоразумения, вроде тех, какие произошли с Шароном, и нелюбезность некоторых из этих людей, не желавших уступить ему весь свой дом, хотя тот и не был слишком большим, дали Ришелье право обложить их налогом; а еще болтали, будто он опасался, как бы не стали кричать, почему де он щадит Барантена, когда люди с меньшим достатком и те должны платить. Однако в обществе к этому отнеслись неодобрительно.
175
Мадемуазель — титул незамужних внучек, племянниц и двоюродных сестер короля, принцесс крови. Здесь имеется в виду Анна-Мария-Луиза, герцогиня де Монпансье.
176
Датарий — начальник того отделения папской канцелярии, которое ведает делами о назначениях в церковные приходы, а также разрешает вопросы, касающиеся устранения препятствий к браку.