Парень с самого первого дня знал, что зарабатываю я танцами — потому и могу себе позволить теннисные туфли за двести долларов, в которых он же и щеголяет. А теперь он не мог этого вынести. Во время гастролей, что ни день, возникали новые претензии. Он не желает, чтобы я делала такие зазывные движения на сцене. И разговаривать с другими парнями нельзя. И нечего садиться им на колени для «поляроидных» снимков — можно только обвить их рукой.
То и дело названивала Джой, предлагавшая интервью для «VН1» или «Е!», а я даже не отвечала. Джордан не хотел, чтобы я рассуждала на публике о чем-нибудь сексуальном, — его это смущало.
Конечно, я дралась зубами и ногтями, но он превращал мою жизнь в сущий ад своими постоянными истериками, упреками и пылкими ораториями, и я в конце концов сдавалась. Лучше уж играть в поддавки, чем скандалить. Даже не понимаю, как вышло, что наши отношения приняли подобный оборот. Тогда я сама себе не признавалась в том, что в какой-то степени сама этого и хотела, поскольку Джордан был полной противоположностью Рода: настоящим мужчиной — со всеми сопутствующими недостатками.
На фотосессиях он ошивался рядом и бдил, чтобы я не раздвигала ноги. Другие, объяснил он, не должны видеть того, что внутри: это принадлежит ему. Фактически Джордан настоял на том, чтобы я прекратила сбривать пубические волосы: пусть они отрастут и прикрывают влагалище, когда я голая. Втолковывать ему, что я блондинка и волосы у меня такие тонкие, что ничего толком не прикроют, было бесполезно.
Дошло до того, что Джордан велел мне отказаться от тампонов. Причина? «Не хочу, чтобы в тебе было что-нибудь еще».
Его ревность не ограничивалась сферой моей работы. Сидя за рулем, я не имела права заглядывать в автомобили вокруг — Джордан думал, что я строю глазки водителям. Надо смотреть только вперед — ни дать ни взять лошадь в шорах. Затем Джордан затеял целую партизанскую кампанию, пытаясь сделать из меня страхолюдку. Заявлял, например, что ему нравятся девушки покрупнее и чтобы косметики на них было поменьше. И я, сама того не замечая, начинала набирать вес и проводила у зеркала все меньше времени.
Пожалуй, я все-таки любила Джордана, хотя он и не был достаточно умен для меня. В нем не было ни напористости, ни амбиций. Обеды с семьей, баскетбол с приятелями, слежка за мной — вот и вся его жизнь.
У меня не укладывалось в голове, что этот милый, нормальный, неопытный парнишка, выхваченный из толпы, оказался таким же говнюком, как и все остальные. Я так жаждала любви — и так облажалась.
С этим собственническим контролем надо мной я ничего не могла поделать, зато уж отыгрывалась по остальным статьям. Я стала яростной танцовщицей. Во время каждого выступления наступает момент, когда я раздаю постеры из своих фильмов тем парням, которые горланят громче всех. Но однажды выдался вечер, когда никто не вопил, не проявлял энтузиазма. Тогда я шваркнула постеры на пол и ушла со сцены. Это было прямо-таки в стиле Акселя Роуза.
Я хорошо умела читать по губам — ведь моя бабушка по отцовской линии давно лишилась голоса. И если я ловила какого-нибудь парня на оскорбительном замечании, брошенном своим дружкам, я сбивала с него шляпу или опрокидывала выпивку ему на штаны. Когда во время выступления один урод бросил мне пенни, я лягнула его в горло. Я вечно схлестывалась с местными танцовщицами — однажды даже крепко засветила одной девице по физиономии; что ни вечер, приходилось вышвыривать из клуба парней. Если какой-нибудь засранец осмеливался ко мне прикоснуться — получал затрещину. Я словно с цепи сорвалась. И это внушало почтение.
Странное дело: чем сильней я бесилась, тем больше это нравилось мужчинам. Толпа возбуждалась, если я превращалась в оторву. В «Бешеной лошади» я и не смела вести себя подобным образом — но там меня никто так и не злил. Я вообще не знала, что такое возможно.
В бостонском клубе ко мне приблизился тощий парнишка и сообщил, что он работает администатором на гастролях «Tool». Я отреагировала обычным: «А, ясно». Тогда я понятия не имела, что такое «Tool».
— Солист, Мейнард, ваш большой поклонник.
— А, ясно.
— У него даже ваша фотография на чемодане наклеена.
— А, ясно. Это классно. Мне правда пора.
Это был ужасный вечер. Владелец клуба заявил, что не разрешает мне собирать чаевые — это, видите ли, в контракте не оговорено. Лил дождь. А моя раздевалка располагалась в трейлере позади клуба, и я насквозь промокла. Последней каплей стало то, что кто-то пробрался ко мне и украл костюм за две тысячи долларов, а менеджер и палец о палец не ударил, чтобы с этим разобраться.