Так я мысленно внесла Сьюз в черный список людей, доверять которым не стоит, и решила больше с ней не работать. Хоть все эти доводы и были вполне логичны сами по себе, подыгрывали они и моей привязанности к наркотикам. Путешествия в Лос-Анджелес означали перелеты на большой высоте и риск попасться в аэропорте. Так я начала позировать только для фотографов Лас-Вегаса.
То и дело звонила Никки — тревожилась, все ли со мной в порядке. Но я упорно не подходила к телефону: услышь Никки, как я нервно мямлю что-то в трубку, она сразу смекнула бы, что я на грани срыва.
Если я только нюхала метедрин, то Джек запутался куда основательней. После смерти Ванессы он долго накачивался зельем, прежде чем решился на разрыв с дядюшкой: разрушать себя было легче, чем смотреть правде в глаза. Вскоре Джек жил в нерассеивающемся облаке метедрина.
Обычно он просто отдирал от сигаретной пачки полоску фольги и вдыхал дым через обрезанную соломинку. Но как-то раз Джек ввалился домой с несколькими своими дружками в четыре часа утра, и сигарет ни у кого из них не оказалось. Тогда кого-то осенила блестящая мысль: отвинтить лампочку на кухне. Они нагревали лампочку до тех пор, пока на ней не расплавился клей, и тогда удалось снять металлическое основание. Вытряхнув из лампочки все содержимое, они проделали сверху дырочку и всыпали туда немного метедрина. Потом нагрели лампочку зажигалкой и втягивали дым через то отверстие, где прежде находился металл. Я просто стояла и наблюдала за всем этим. Джек предложил попробовать и мне — и я решилась. Много ли вреда от одного разочка.
Я слегка затянулась, и дым наполнил мои легкие. Я его почти не ощущала — он был мягче сигаретного дымка или пара. Я выдохнула — и с моих губ слетела струйка дыма фута в три длиной. Все вокруг, казалось, двигались очень медленно, а потом кто-то быстро подался вперед. Сердце колотилось так, будто в моей груди очутился дятел и он готов был вот-вот вырваться наружу.
После этого меня никогда уже не тянуло просто нюхать метедрин. Курить — вот это был класс. Сначала я курила это зелье, лишь если рядом оказывался Джек, — только он знал всю эту технику с фольгой и соломинкой. Но поскольку никаких других высот мне на тот период штурмовать не приходилось, я поставила себе целью овладеть и этой премудростью. А когда я этого добилась, курение метедрина стало моим обычным времяпрепровождением. Одурь была фантастичней и крепче, но и держалась она не так долго. Каждые десять минут мне хотелось еще, и я постоянно выпрашивала у Джека добавку.
Пока я только нюхала метедрин, я чувствовала себя непобедимой. Не было ни боли, ни забот, ни даже мыслей. Но с курением настал раздрай. Я отменяла фотосъемки направо и налево, губя то немногое, что еще оставалось от моей репутации. Последние воспоминания о моей с трудом завоеванной независимости развеивались как дым.
И конечно, чем больше времени проводила я с Джеком, тем меньше ему хотелось, чтобы я путалась под ногами. Ссоры возобновились и стали еще яростней, потому что оба мы были опустошены, подавлены и даже не могли связно мыслить. Тогда я искренне верила, что обижать меня так, как делал это Джек, может только любящий человек. Если бы он меня не любил — просто ничего бы не отвечал или ему вообще было бы на меня плевать, что еще хуже. Проблема в том, что любить Джек не умел: отец его бросил, мать и двоюродная сестра умерли, дядя, вырастивший его, был чудовищем, тетя сбежала, и еще ни к одной девушке он не был привязан так, как ко мне. Несмотря ни на что, даже зная, что Джек мне изменяет, я все равно по-настоящему любила его. Мы слишком многое пережили вместе.
В одно прекрасное утро мне предстояла фотосессия в одной из лучших студий Лас-Вегаса. Я курила метедрин всю ночь напролет и еще с неделю до этого ничего толком не ела. Понятное дело, мы с Джеком опять сцепились. Он, видите ли, не хотел, чтобы я садилась за руль в таком состоянии.
— Ты что несешь, вообще? — орала я на него. — Да ты хуже меня обдолбался, дегенерат хренов!
Но в конце концов милостиво смирилась: