— Ну и черт с тобой, по мне, так пусть лучше в тюрьму ты загремишь, чем я.
При виде меня у всех в студии отъехали челюсти. Фотограф, его ассистент, гримерша, стилист — все спрашивали одно: «С тобой все в порядке?»
А я растекалась в какой-то пространной брехне, суть которой выражалась в двух словах: «Все отлично».
Съемки превращались черт знает во что, и не только потому, что я каждые десять минут бегала в ванную, — у меня вообще ничего не получалось. Гримерша загробила полтора часа, замазывая запавшие щеки, желтизну, набрякшие мешки. Работенка, наверное, была адская: вертелась я беспрестанно. Мне то и дело предлагали что-нибудь съесть, а я отнекивалась: «Да нет, мол, спасибо, я только что завтракала».
Во время всей съемки мне то и дело твердили: «Дженна, расслабься. У тебя лицо слишком напряженное». Из-за метедрина у меня постоянно сводило челюсть. Для пущего конфуза при определенных позах кости у меня выпирали так, что их пришлось искусно драпировать одеждой, чтобы не напугать читателей. Журналов для любителей пропитанных метедрином аноретичек в ту пору не водилось.
Вернувшись домой, я рухнула на кровать. Я знала, что на съемках была как законченная развалина. Впервые на моей памяти мне было стыдно за себя. И я решила, что пора завязывать — не с метедрином, конечно, а с фотосъемками. Не позировать же в таком вздрюченном виде.
Я всегда считала, что наркоманы — это люди, которые подсели настолько, что балдеют и в одиночку. Поэтому и не накачивалась дурью сама по себе. Вместо этого я все время таскалась за Джеком. Проблема заключалась в том, что, достаточно набравшись, он уходил из дома. А я оставалась одна, обзванивала немногочисленных своих приятелей и упрашивала: «Ну, зайди, пожалуйста. Я тут одну штучку из папье-маше делаю. Заходи, поможешь закончить».
Единственной, кто неизменно являлся, была девушка-мексиканка по имени Лупе. Целыми днями просиживали мы вместе и обкуривались до полного отупения. Зато ни один дом, где мне доводилось обитать до или после этого, не мог похвалиться подобной чистотой. Я была совсем как старушка в «Кое-что о Мэри». Ковры я пылесосила буквально до дыр. Дом выглядел идеально и даже чересчур — мне пришлось переставить заново всю мебель, чтобы обстановка казалась более естественной. Я тысячу раз перетряхнула шкафчики в ванной, сортируя все вещи то по размеру, то по предназначению, то по владельцу, то по частоте использования — и это все за один вечер.
Некоторые девушки, наширявшись, по ночам обдирают на себе кожу. Я-то ничего не обдирала. Я была творцом. Сама поражаюсь новаторству и глубине авангардных работ, которые создавались при помощи клея. Мои изделия впору было вывешивать как образцы творческого мышления. Хоть приятели Джека и составили обо мне нелестное мнение как о чудачке, всю ночь напролет мастерящей дракончиков из папье-маше, величайшими моими произведениями были автоколлажи. Я прочесывала «взрослые» журналы и вырезала свои фотографии из объявлений о сексе по телефону на последних страницах. Потом расклеивала их на бумаге и снабжала занятными подписями — фразочками из «Космополитен» типа «Так делать или не делать?», «Какие процедуры вы применяете?», «7 способов заставить его выпрашивать еще». А потом я брала карманную карточную видеоигру и забавлялась ею, едва ли не в кровь сбивая пальцы.
Среди моих излюбленных привычек была и такая: рыться в пожитках Джека. В его книжке с татуировками хранилась целая стопка снимков; просматривая их, я увидела широкую женскую спину, украшенную внушительных размеров картинкой. Татуировка была не настоящая, просто набросок: огромный, свирепый, прекрасный дракон. На дальнем плане в кадр попало окно — по нему я определила, что снимок в тату-салоне делали ночью. Я до смерти хотела выяснить, что это за девка. Я перелистнула страницу и нашла ее снимок анфас. Узнала я ее сразу: Лейси, та самая девчонка, которую я вышвырнула из дома. Этот недоносок оставался с ней на «сверхурочные» в том самом салоне, который фактически я и оплатила.
У меня был пистолет, купленный еще когда я танцевала. Малютка 25-го калибра, с отделанной перламутром рукояткой. Едва Джек переступил вечером порог, одной рукой я направила пистолет ему в голову, а другой швырнула в него книжку.
— Это что за херня? — заорала я. — Ты что, все еще встречаешься с этой сраной сукой?
Я хотела услышать объяснения Джека. А потом пристрелить его. И плевать на последствия. Джек был всей моей жизнью.
Джек вскинул руку и вышиб пистолет у меня из пальцев. Он стукнулся о черно-белую плитку пола. Я наклонилась, чтобы поднять его, и тут Джек двинул мне в подбородок так, что я опрокинулась назад.