Прошло несколько секунд, прежде чем Егор смог сфокусировать глаза на стоящих перед ним людях. Двое учились в его классе — Степан неторопливо разминал костяшки пальцев, Настя глупо хихикала, держась за его плечо. Она явно была не в себе… ощутимо пьяна, если точнее. Из-за уха, среди растрёпанных, почти кукольных волос, виднелась сигарета. Нескольких других ребят он где-то видел, возможно, в школе, с остальными был не знаком.
— Да это же твой дымящийся дружок, — сказал Степан.
— Не дружок он мне, — ответила Настя, дёрнув его за ухо. На Егора она не смотрела.
— Что это на тебе? — с брезгливостью сказал парень в бейсболке и с удивительно квадратным лицом. — Пижама?
Он подошёл к Егору, потянул за край плаща, а потом одним движением сдёрнул с лица на затылок маску.
— Как зовут-то?
— Е… Егор…
— Не Егор, — сказал он, приблизив лицо и зажимая пальцами правой руки себе ноздри. — Вонючка.
Взрыв смеха, среди которого звонким камертоном выделялся смех Насти. Её лицо было обращено к нему в профиль, и подросток не мог оторвать от него взгляда. «Это она кричала, — понял он. — Но единственный человек здесь, которому нужна помощь — это я».
— Ты вроде бы обещал от нас и пепла не оставить? — отсмеявшись, сказал Олле.
Егор закрыл глаза, мечтая, чтобы погас этот ужасный свет. Но фонарь всё светил и светил.
9
Матвей позвонил через несколько дней. Был четверг, семнадцатое сентября. Какая на улице погода?.. Это определить невозможно: между ней и комнатой с зелёными обоями навеки легла свинцовая ширма густых, как кофейная гуща, занавесок.
— Что школу-то забросил? — не снизойдя до приветствий, спросил он.
— Слушай, Матвей. Я, наверное, куда-нибудь переведусь.
— Умм, — протянул приятель. — Начнёшь жизнь с чистого листа?
— Ну, да…
— Хрена лысого ты начнёшь. Всегда найдутся те, кто знает тех, кто знает тебя. Расскажут, как ты гулял ночью в пижаме и пытался вершить правосудие.
— Переведусь, — упрямо сказал Егор.
— Забыл, сколько мы дружим? Я знаю тебя лучше всех. Лучше тебя самого. Ты скорее будешь сидеть на заднице и страдать, чем сделаешь хоть что-то, чтобы изменить свою жизнь.
Егор понял, что друг прав. Помолчав, он спросил:
— Значит, ты тоже в курсе?
— Все знают. Вся школа. Стёпа заливался соловьём, а твоя ненаглядная ему подпевала.
— Она не моя ненаглядная.
Егор вдруг понял, что приятель ухмыляется.
— Значит, всё? Разбилось хрустальное сердце, поникли бутоны? Слушай, мне хочется за тебя отомстить. Ты какой-никакой, а мой друг, хоть иногда и похож на простоквашу.
Егор тут же прекратил ковыряться в носу. Он слушал.
— С пацанами я связываться не буду. Они меня ничем не обидели, и не моя это забота. Достаточно того, что я не надрываю живот над их тупыми шутками. А вот Настя, свет твоих очей… Настя достойна моего внимания. Сегодня вечером мы с ней встречаемся. Видел бы ты, как она засветилась, когда я подошёл после первого урока! Пыталась сделать вид, что ей всё равно. Решила что сначала, как это водится у баб, нужно поломаться, а потом обязательно сказать «нет», но гнилой орех раскусить проще простого. Прислала смску, мол, согласная на всё. Что ж. Жди новостей.
— Подожди, подожди, — Егор мучительно пытался осмыслить сказанное. — А где вы встречаетесь?
— Ты, конечно, опять попытаешься всё испортить. Но не в этот раз.
Матвей сбросил звонок.
В тот день Егор выбрался на улицу. Лениво плывущие по небу облака укрыли его в своих тенях и провели до Черноморской улицы, где среди берёз и ветвистых черешен прятался частный дом, в котором с семьёй проживал Матвей.
— Сына нет дома, — сказала его мама, дородная тётушка, беспрестанно вытирающая руки о передник.
Она прищурилась, глядя на Егора.
— Ужасно выглядишь. Ты не болен? Высыпаешься? Может, бабушка уехала, и тебя стоит покормить?
— Спасибо, тётя Сара, — сказал Егор. — Всё нормально. А не знаете, куда он мог пойти?
— Он мне не докладывается. Слушай, если тебе нужна от меня какая-то помощь…
Егору показалось, что на лице мамы его лучшего друга мелькнула какая-то особенная жалость, какую могут испытывать к маленькому, чумазому, уродливому существу. «Они знают, — безнадёжно подумал Егор, бредя прочь. — Все знают о моём позоре».