Олле клевал его, точно гигантский ворон.
— Как был ничтожеством, так им и остаёшься. Терпеть не могу таких.
Наконец-то свобода. Наконец-то звонок, сигнал к окончанию большой перемены. Егор рухнул на свой стул, а Матвей, зевнув, заметил:
— Такой духан стоит, что невозможно будет заниматься. Нас всех должны отпустить. И это, пожалуй, твоё самое значительное за сегодня достижение.
7
Следующие несколько дней Гримальдов провёл дома. Он подумал, не признаться ли во всём бабушке и не обратиться ли к врачу, но его останавливал страх перед медицинскими кабинетами и многочисленными исследованиями, которые наверняка придётся проходить. Соберутся целые консилиумы врачей… само это слово — консилиум — пугало его до чёртиков. Другое страшное слово — гастроскопия. Егор представил, как они запускают в его желудок один зонд за другим, и их в мгновение ока разъедает желудочный сок.
Так что Егор проводил дни напролёт, листая журналы с комиксами, выпивая один пакет молока за другим; молоко приятно щекотало его изнутри, будто превращаясь там в легчайшую пену. Матвей не звонил, и уж тем более не звонила она.
Глупец! На что ты надеялся? На красивую любовную историю в стиле «Собора Парижской Богоматери»? Запомни, ты не книжный герой: до самого захудалого из них, вышедшего из-под пера самого бездарного на свете писателя, тебе как до небес.
А что если мне попробовать стать человеком, о котором написали бы книгу? — вдруг подумал Егор.
Эта мысль, зародившись как что-то случайное, развивалась и поглощала всё больше свободного времени. По вечерам, когда на город опускалась тьма, ему слышалось, как лопается кожура семечек в мозолистых пальцах тех парней на лавочке. (Наверняка, по мнению Егора, кто-нибудь из них только что отнял у усталой женщины, возвращающейся с работы, кошелёк). Слышалось, как бурлит у них в горле и перекатывается по пищеводу пиво. Далёкие крики, отзвуки ссор в распахнутых окнах, нет-нет да звенящие в проводах, бередили его воображение. В голове разворачивались сцены убийств, жестокие, кровавые, но в первую очередь такие, которые он мог бы предотвратить. Егор представлял, как преступник теряет направление в тумане, выходящем из его ноздрей, и падает в открытый канализационный люк, а Егор исчезает, уводя рыдающую (и благодарную) жертву за руку.
Полный таких мыслей он однажды вечером зашёл в комнату к бабушке.
— Ба, а сшей мне костюм?
Та оживилась и отложила геймпад, заставив краснолицего Марио замереть в прыжке.
— Ты что это, баллотироваться куда собираешься?
— Не тот костюм, — Егор сделал пасс, изобразив нечто абстрактное. — Костюм супергероя, который мог бы бороться с преступностью.
Он уже думать забыл про врачей и тут же продемонстрировал ей свои способности.
Не далее как вчера Егор заметил связь между содержимым желудка и способностью выдыхать самое настоящее пламя. Что бы ни попадало туда, сгорало почти моментально, пуская по пищеводу потоки жара. Егору казалось, что его пищевод покрывался чешуйками, слизистая застывала и превращалась в негорючую смолу, язык немел, будто ошпаренный чаем, а зубы становились бесчувственными, словно огнеупорные камешки. Следовало беречь только губы, и Егор поначалу здорово их обжёг. Горючий газ, копившийся в пищеводе, соединялся с воздухом, выходящим из лёгких, и получившаяся смесь буквально выстреливала изо рта столбом пламени. Сегодня пламя было синим, что, возможно, так или иначе было связано с оплёткой проводов, которые Егор задумчиво жевал весь день, обнаружив их в коробке с припоем на балконе среди всякого хлама.
Егор не мог сказать, какое лицо у него было, когда он дышал огнём, как и не мог сказать произвёл бы он большее впечатление на одноклассников, если бы помог кому-нибудь из них (да хоть заносчивому Олле) прикурить сигарету, однако бабушка шарахнулась от него, будто от чумы. Через короткое время, разгоняя руками смог, она появилась с тряпками и принялась накрывать мебель, технику и собственную одежду, разложенную на кровати и на спинке стула, в нелепой попытке защитить всё это от копоти.