— Ты ни в чём не виновата, Даш, — гладит она меня по голове. — Просто так иногда случается, дети рождаются нежизнеспособными…
Церковь. Белое платье. Нет, не на мне, на девушке что я под руку веду к алтарю… Стадо коз, глупых, пугливых, белых. Они сбились в кучу, блеют, жмутся друг к другу… И снова коза, тоже белая, рогатая, но теперь одна, на развивающемся зелёном полотнище…
— Лен, ты здесь? Лен? — пытаюсь я разлепить глаза. — Ты, здесь, каза?
Вязко, как в болоте бултыхаются мысли. Свои, чужие воспоминания. Прошлое, настоящее. Всё смешалось. Кто я? Где я? Что вообще происходит?
Пока ясно только одно: дерево, что меня придавило — это чья-то мужская рука.
Глава 11
— Катарина! — где-то над ухом, словно гудит комар. Вот опять: — Катарина!
— Что за…? — поднимаю голову. — А, это ты, — снова падает моя дурная башка на каменную грудь короля при виде фея. И вечно она ногам покоя не даёт!
Нет, на какую-то долю секунды мне показалось, что я даже вернулась домой. Словно, бухая в хлам, просыпаюсь в своей постели. И Ленка где-то тут рядом, как всегда храпит воронкой кверху. И бред этот в голове не настоящий, а не из-за невыключенного телевизора. Я прямо готова была растолкать подругу, поделиться, пока не забыла. Нет, ну приснится же такое: эшафот, король, фей, тапочки. Но моя новая действительность оказывается даже краше.
Теперь у меня на руках умирающий красавец-король, который ни черта не знает: ни только что делать со своим хреном, но и со своими чувствами. А бедная Ленка, наверно, рыдает над свежим холмиком на моей могилке.
— Дарья Андреевна!
Этот ещё навязался на мою голову! И зачем я его только послушала? Жила бы сейчас в счастливом неведении. Мало мне было проблем.
— Чего тебе надобно, Карло? — тяжело вздыхаю я и приподнимаюсь. — Не до тебя мне сейчас.
Такая приятная тяжесть от горячей мужской руки, что аж на слезу пробивает.
— Горюшко ты моё луковое, — вытаскиваю из царских густых волос бигуди. — Ну и что мне теперь с тобой делать?
— Дарья Андреевна! Вы видели что-нибудь?
— Уйди, Карлуша, я в печали, — отмахиваюсь я, стирая с Гошкиной щеки помаду. Чего я только не видела! — Уж нафеячил ты, так нафеячил. Потерпи. Потом поговорим.
Веду пальцем по породистой горбинке носа повелителя.
— Гошик, мальчик мой, просыпайся! Просыпайся, скотина! Страна в опасности! — пытаюсь вытереть и губы, но это плохая затея: помада пачкается, а рука короля, что до этого покоилась на моей спине, оживает и резко подтягивает меня вверх.
Мама дорогая! Какой взгляд!
— Катарина?
А голос! Ну, всё! Я кончила.
— Да, мой король!
А штука, что сейчас упирается в моё бедро, надеюсь, пистолет?
Эту спасительную мысль додумать я не успеваю, потому что оказываюсь на кровати, слегка прижатая мускулистым торсом.
— Что я делаю в твоей постели? — прямо-таки ставит меня Его Неосведомлённость перед нелёгким выбором, что же ответить. Спишь? Любишь меня? Расплачиваешься за свои грехи? Мимо проходил, прилёг отдохнуть?
— А что ты делаешь? — не рискую я ответить. Отклоняюсь, глядя, как скорее извазюкала его помадой, чем вытерла.
— Не знаю, — выдыхает он, наклоняясь к моим губам. Не сводя с них глаз.
Мля, ну всё! Я второй раз кончила. Надо летописцу сказать, пусть два раза за сегодня королю там припишет. Ну нельзя так дышать на меня, в конце концов! Девушка я впечатлительная. Впечатляюсь быстро, завожусь вообще с полпинка. Вот чуть пригрел и всё, размякла, как масло.
Я на грани обморока, наши губы почти встречаются, когда без стука открывается дверь.
— Миледи! Ой, простите Ваше Величество!
— Что тебе Фелисия? — отвернув голову, шумно выдыхает он. «Чёрт бы тебя побрал, Фелисия!» — про себя добавляю я.
— Я принесла фрукты, сыр, вино.
— Поставь на стол и убирайся.
И всё то время, пока служанки бегают туда-сюда, я вижу только заросшую жёсткой щетиной скулу Георга и синяк, что всё же я на ней поставила.
— Почему они входят без стука? — шепчу я.
— Потому что я так приказал, — упирается он лбом в моё плечо, но ненадолго. — И не смей выходить из комнаты. Всё, что надо, тебе принесут сюда.
Я не успеваю даже пикнуть от возмущения, когда он отпускает меня и садится.
— Но за что? — слежу я как он трёт виски.
— Ты прекрасно знаешь, — встаёт, так на меня и не глянув, и идёт к двери. — Ты наказана.
— Ах ты гад! — выхватываю я из-под подушки оставшийся тапок и запускаю ему вслед. Но тот врезается в уже закрытую за Георгом Пятым дверь.