«Сейчас я тебе поясню, милый, для чего тебе хрен-то нужен».
Он правда идёт не к кровати, а снова к двери. Но мне только на руку.
Резко распахивает дверь. Выглядывает в коридор.
И до того, как дверь с хлопком снова закрывается, у меня секунда на то, чтобы простить его грубость. Перестать помнить какой он. Забыть к кому он пришёл. И услышать его вздох. Потому что не могу я без души, формально, для галочки. Потому что, если уж отдаваться, то как в последний раз. Если уж любить, то короля.
И у него полсекунды на то, чтобы просто ничего не испортить.
— Я…
— Да заткнись ты! — толкаю я его к стене, обхватываю за шею. Запускаю руку в волосы, впиваюсь в его приоткрытые губы поцелуем.
Даю ему ещё полсекунды на то, чтобы ответить.
Он тратит меньше. Подхватывает, поднимает, позволяет обнять себя ногами и отвечает на поцелуй так, что я понимаю: мы уже не отойдём от этой стены. Не отойдём, потому что его не нужно учить целоваться.
Он умеет! Он бог поцелуев. Нет, ещё полубог. Потому что, гад, насилует меня языком. Я отстраняюсь, подставляя ему шею. И задыхаюсь в ярости его желания, когда он не оставляет незацелованным ни один уголок. Когда ставит рекорд скорости по сниманию штанов. Когда мои единственные трусы рвутся по швам, освобождая ему доступ к этому телу.
К чужому телу, что на мне как маскарадный костюм. Я чувствую его боль, что чёртов король оставил в нём утром. Но всё остальное в нём — моё. Безумие, с которым я ему отдаюсь. Азарт, с которым насаживаюсь на этот кол, который просто обязан быть не орудием пыток, а предметом вожделения. Знание, как доставить ему наслаждение. И адское желание, которое во мне вызывает этот чужой муж, тоже моё.
К чёрту нежности! Я научу им тебя потом, если будет у меня это «потом». Просто почувствуй, что ты умеешь.
— Доверься мне, — заставляю я его сесть на пол.
— Катарина, — выдыхает он, подчиняясь.
— Дарья, — признаюсь я. И преодолев первую боль, двигаюсь всё резче, всё глубже, всё быстрее.
— Дарья, — трясёт его, от моих уверенных движений, когда он их подхватывает.
— Не торопись, чёрт бы тебя побрал! — заставляю я его умерить темп.
И он снова беспрекословно подчиняется.
— Да! Да! Да! Да! — шепчу на каждый толчок. — Да! Твою мать! Да-а-а-а-а! — выгибаюсь, ловя такой крышесносный кайф, что, честное слово, мне уже всё равно успеет он или нет.
Но его «Да-а-а-арья!», что доносится до меня сквозь блаженное марево, служит мне довольно убедительным ответом: успел, гад.
«Вот и славненько! Вот и хорошо! Душевно посидели, — падаю я на его вздымающуюся, как кузнечные меха грудь. — Теперь, правда, оргазм и моё имя для тебя синонимы. Но это ничего, издержки. И теперь можешь сердиться сколько хочешь, что я всё сделала по-своему, только, умоляю, подожди, когда закончатся эти охренительные спазмы. Если, сможешь, конечно, злиться после этого».
Он колется щетиной, целуя меня в шею. И что-то мне подсказывает — не сможет. А может он потому и был злой, что у него такого велосипеда не было?
— Эх ты Гога, он же Гоша, он же Жора, — ерошу его волосы. — Пользуйся, дурень! Пока я здесь. Пока я твоя.
— Повтори, — тяжело дышит он, глядя в мои глаза.
— Я — твоя.
— Ещё! — откидывает он голову, упираясь затылком о стену и закрывает глаза.
— Я твоя, мой король. Твоя!
И пусть грезит он сейчас не мной, плевать. У меня больше не осталось сил даже думать об этом. Я поднимаюсь и бреду к кровати.
«Пусть этот бесконечный день подойдёт к концу, — падаю я ничком. — Пусть уже я проснусь дома и просто всё это закончится».
И последнее, что я успеваю сделать — скрестить пальцы, прежде чем погрузиться в безмятежный, благодатный и всепрощающий сон.
Глава 17
— Да кто там уже? Войдите! — рычу я спросонья, когда этот робкий стук в дверь повторяется и нехотя, но всё же открываю глаза.
Факир был пьян, и фокус не удался. Здравствуй, Абсинтия! Это всё ещё я.
Ладно, если честно, не сильно-то я и надеялась. Босые ноги неприятно холодит пол. Вот чёрт! А туфли с меня сняли и аккуратно поставили у кровати. И ноги были прикрыты краем одеяла. Поворачиваюсь к подушкам, чтобы достать из-под них спрятанные тапки. Нет, Его Величество рядом не прикорнул. Понимаю, всё дела, дела. Только моя тиара бережно уложена по центру одной из подушек. Это кто же у нас такой заботливый?
«Да ну нафиг, король!» — не даю себе даже додумать собственное предположение, но всё равно верю, что он. И песню эту не задушишь не убьёшь.
— Да иду уже, иду! — огрызаюсь на очередное постукивание в дверь, на ходу надевая тапки. То вламывались весь день без стука, то началось: встань им, открой. — Какого…?