Куличков подходит, узнает меня, и в глазах у него появляется восторг, какой обычно возбуждали в нем вышестоящие товарищи.
— Разрешите докладывать, товарищ секретарь?!
— Не надо никаких докладов! Просто объясните мне: что тут у вас происходит?
— Происходит научный опыт, товарищ секретарь. Приезжал к нам из области, из института, кандидат наук товарищ Сигаёв Викентий Викентьевич, привез бумагу — оказать содействие и так далее. Товарищ Сигаёв пишут диссертацию на тему… как это?.. „О влиянии слухового раздражения на повышение удойности у коров“… Вот мы и создаем, согласно полученным указаниям, соответствующую звуковую обстановку. По инструкции действуем, товарищ секретарь, точно: десять минут бьем, десять отдыхаем.
— Вот оно что!.. Ну и как — повысились от этого удои?
— Пока нет!
— А с кормами как у вас дело обстоит?
— С кормами дело обстоит… неважно!
— Прошу извинить! — вмешивается в разговор мой Василий Иванович. — Поскольку я понимаю, данный научный опыт построен на рефлексах. Только не могу угадать — на каких?..
— Товарищ Сигаёв говорили, что вот, мол, в ресторанах первого разряда музыка для чего дается? Для повышения аппетита столующихся… А тут…
— Э, нет, почтенный! — перебивает Куличкова мой шофер. — Какое же может быть сравнение?! Там — в себя принимают, а тут — из себя отдают. Там — люди, тут — животные, там — музыка, тут — черт те что!.. Загибает ваш Сигаёв.
— Им виднее!.. Наука!..
А тут доярки к нам подошли, хлопчики с железяками, стоят, слушают.
Пожилая доярка уперла руки в бока, говорит:
— Прикажите ему, товарищ секретарь, прекратить это безобразие. Нас он не слушает, для него бумага — все. Ведь это же что такое?.. Слон и тот не выдержит, не то что корова!..
Я говорю Куличкову по возможности спокойно:
— Надо прекратить опыт, Егор Егорович. Наука разная бывает. Есть еще, к сожалению, и лженаука. С областью я поговорю, мы этого вашего Сигаёва приведем в чувство. Перестаньте только коров и людей мучить!
Вижу — у него в глазах забегали радостные огоньки, но… мнется, топчется на месте.
— Ну, в чем дело, Егор Егорович?
Пока вы, товарищ секретарь, поговорите с областью, пока то да се, а он завтра обещался приехать, Сигаёв. Будет требовать!
— Гоните вон!
— Бумага у него, товарищ секретарь.
— Сошлитесь на меня! И гоните!
— Не уйдет! Бумага у него!
Тогда я спрашиваю:
— А бык у вас как — серьезный?
Белобрысый хлопчик с железякой отвечает за Куличкова:
— Бык у нас подходящий. Дунаем зовут. Мы его на чепи держим.
— Вот вы Дуная вашего и спустите с „чепи“ на Сигаёва, товарищ Куличков, если он не захочет сам добром уйти!
Доярки засмеялись, но Куличков даже не улыбнулся, только вздохнул да поправил повязку на щеке.
Я простился с народом и уехал.
К себе в район я попал только через два дня, сейчас же позвонил в обком и рассказал первому секретарю про безобразия кандидата наук Сигаёва.
Прошла неделя, и снова я заехал в „Спартак“ и тут узнал то, что меня буквально потрясло: исполнительный Егор Егорович выполнил мое „указание“ точно, то есть сначала предложил Сигаёву удалиться, а когда тот отказался и стал разговаривать басом, спустил на него быка, заявив при этом, что действует „по директиве районных организаций“.
Рассказал нам с Василием Ивановичем об этом знакомый белобрысый хлопчик.
— Да что он у вас, в уме, ваш Куличков?! — вырвалось у меня. — Разве можно на человека быка спускать? Я же пошутил тогда! Ведь Дунай мог этого кандидата наук насмерть забодать.
— Не! — сказал хлопчик. — Не мог. Кандидат дюже резвый попался. Как чесанул — так только на станции остановился. Полкилометра бежал, как… этот… спринтер!
Мы с Городцовым переглянулись, и старик произнес с обычной своей важностью:
— Рефлекс! По Павлову, по Ивану Петровичу!
При новом председателе дела у колхоза пошли в гору».
ПЕРЕЖИТОЧНЫЙ ВИРУС
Однажды, вернувшись с работы, я застал у себя дома незнакомую старушку.
Замечено, что некрасивая женщина к старости либо удивительным образом изменяется к лучшему — и тогда на нее снисходит долгожданное, но, увы, уже никому не нужное благообразие, либо она превращается в нормальную старую ведьму. В данном случае имел место второй вариант превращения.
За столом сидела и чинно кушала суп доподлинная обитательница Лысой горы — с красными кроличьими глазками, с острым малокровным носиком, тщетно пытавшимся дотянуться до столь же острого, выпяченного подбородка, оснащенного пикантной бородавкой. Хвоста, впрочем, я у нее не заметил.
— Познакомься, Вася! — сказала мне моя жена Клавдия. — Это моя милая, хорошая баба Надя. Она приехала к нам погостить из своего милого Кустополя. Помнишь, я тебе читала письмо.
Я пожал протянутую мне холодную лягушачью лапку, промямлил какую-то любезность и тоже сел за стол.
— Я так рада, что вы приехали, баба Надя! — натянуто улыбаясь, продолжала фальшиво ворковать моя жена. — И Петенька очень рад! (Она строго посмотрела на нашего сына Петьку, ученика первого класса, и дисциплинированный Петька молча кивнул головой.) И Вася очень рад! Ты ведь рад, Вася, правда? — обратилась она ко мне.