Иногда я переставала слышать. И тогда я скучала. В чёрном киселе было откровенно грустно плавать в полном одиночестве. Тогда я старательно представляла себе все знакомые лица. Машку, в основном. Девчонок из группы, учителей, воспитателей из интерната. Мне было немного страшно, а главное — непонятно, почему я болтаюсь в темноте. Неужели это и есть смерть? А где обещанные ангелы, свет в конце туннеля и встреча с Богом? Прямо даже обидно! Представляешь себе всякие разности, а потом оказывается, что всё фигня, и все врали!
Постепенно я начала понимать, о чём говорят вокруг меня. Редко, но метко, так сказать. Говорили две девушки. Одна жаловалась другой на своего парня. Другая флегматично отвечала дежурными утешениями. Всё время те же самые девушки. Те же самые разговоры. Я жадно впитывала их слова, чтобы хоть как-то развлечься, но в глубине души мне было плевать на девушку и её проблемы. Хотелось знать, что со мной, и как долго я буду ещё болтаться в проклятом чёрном киселе.
Однажды я услышала знакомый голос. Обрадовалась, как дурочка! Маруся тихо говорила что-то кому-то, не исключено, что даже со мной разговаривала. Я всё порывалась ответить ей, но ничего не получалось. Тогда я стала слушать.
Машка всхлипнула и объяснила в сторону:
— Не поверишь, я думала — вот сейчас как стукнет и всё! Капец! Ни крошки от нас не останется! А тут этот туман! Как будто меня укрыли в какой-то пузырь, даже удара почти не чувствовалось…
Сбоку ответили неразборчиво. Маруся обрадовалась:
— Ты тоже это видел, да? Значит, я не сумасшедшая?!
Парень рядом сказал уже отчётливей:
— Она укрыла… Защитой… Не думал, что такая сильная… Амулет…
— Но как же теперь? Она так и останется в коме? — и подружка снова всхлипнула, заливаясь слезами. — Нас спасла всех, ни у кого ни царапинки, а сама…
Так это я в коме! Во дела! Вот и погуляла в клубе! А Машка, небось, убивается, винит себя… Значит, никто в машине не пострадал, это уже хорошо. Только я… Вот, стало быть, каково это — оказаться в коме! Чёрный кисель, не дающий двигаться и затыкающий рот…
Я ощутила лёгкое касание, словно меня погладили по руке. Так захотелось ответить на этот ласковый жест, закричать, чтобы они поняли, что я их слышу, что я здесь, живая… Но не получилось. Кисель не давал, держа меня в заточении.
И тогда я заплакала. Зарыдала беззвучно от страха, что проведу вот таким недвижным овощем всю оставшуюся жизнь, от жалости к самой себе и к единственной подружке, которая навестила меня. Но даже слёзы не желали вырываться на свободу! Одна-единственная несчастная слезинка выползла из-под ресниц, скатываясь в темноту, и я услышала мой любимый, фирменный русалочий вопль Маруси:
— Она плачет! Смотри, она плачет!
Да, да! Машенька, родненькая, я плачу! Я тут, я тебя слышу! Ну же, помоги мне! Вытащи из кисельной тюрьмы!
Но всё закончилось так же быстро, как и началось. Голос уже знакомой мне девушки-санитарки, наверное, скучающе и буднично объяснил Машке, что это нормальный рефлекс, что я нахожусь в глубокой коме и ничего не вижу, не слышу и не чувствую. Вот дура! Ей ли знать! Я же в коме, а не она! Маруся снова разрыдалась, глухо, будто кому-то в плечо, а потом сказала прерывающимся голосом:
— А вон в фильме показывали…
— То филм, Машенка, золотко! А тут жизн!
Алим! И он тут! Вот уж не ожидала! Второй голос откликнулся задумчиво:
— Никогда не знаешь заранее, что произойдёт.
И я снова ощутила лёгкое поглаживание по руке, а потом услышала тихий шёпот:
— Не волнуйся, всё будет хорошо!
Голос был мне смутно знаком, но вот кому он принадлежал, я не знала. Довериться мне больше было некому, пришлось признать, что да, всё будет хорошо. Фиг знает, когда, но будет…
Потом я опять долго, очень долго плавала в чёрном киселе, повторяя про себя слова любимых песен «Супертрэмпа» и перемежая их описанием дурацкого толстовского дуба. Как идиотка, я умильно вспоминала Слоника и думала, что если выберусь из комы, вызубрю наизусть весь том «Войны и мира». Просто так, в качестве наказания за пренебрежение к жизни…
Не знаю, сколько прошло времени с момента последнего Машкиного визита. Всё изменилось в один прекрасный момент. Просто я услышала незнакомый женский голос, старческий, скрипучий и на удивление спокойный: