Василий Кириллович, бывший княжий судебный тиун, занимавший эту должность при двух прежних полоцкий князьях, объявил своим густым басом, обращаясь к пестрой толпе собравшегося народа:
– По повелению нашего государя Владимира Изяславича, зачнем, с Божьей милостью, суд!
– Молот деревянный тебе, Василий Кириллович, на кой черт даден? Молотком этим об дощечку надобно стукать для пущего эффекта! – злясь на судью, начал тихо выговаривать ему Угрим.
Василий Кириллович недобро покосился на контролера, но стукнул деревянным молотком.
Приставы подвели к помосту крупного мужика, сдернули с него шапку, обнажив лысую макушку.
– В чем твоя вина, тать плешивый, говори как на духу! – с угрозой в голосе зарычал судья.
Угрим со злостью стукнул по столу, было похоже, что этот судья «Новой Русской Правды» не читывал ни разу.
– Не так ты, Василий Кириллович, ведешь дело, как заповедано нашим государем в его Правде! Спроси у этого мещанина, кто он таков есть, в чем и кто его обвиняет.
Судья прямо на глазах багровел, но перечить столичному контролеру не стал.
– Слышал, что тебе сказано? Ответствуй!
– Кузнец я, зовусь Гойником.
– Дальше толкуй, что за татьбу ты совершил?
– Ничех я не свершал, – буркнул мужик.
– Отдал я ему рукоять меча починить, – к помосту подошел тучный боярин, страдающий одышкой, – так этот тать меч починил, но в оружейной, когда я с ним расплачивался, стащил мой кинжал!
– Видоки есть у тебя, боярин?
Боярин картинно развел руками, в толпе тоже молчали.
– Ежели нет видока, то спытать кузнеца каленым железом! – расцвел улыбкой судья и, вспомнив про молоток, с удовольствием стукнул по столу.
Кузнец с испуга заметался в руках крепко державших его приставов, истошно закричал:
– Украл я! Украл, сознаюсь! Люди добрые, спасите! Они ж мне руку опалят, какой я после этого кузнец буду?
Приставы уже начали оголять кузнеца, срывая с него кафтан, а судья, словно не слыша эти вопли несчастного, продолжал рокотать своим басом:
– Сроку тебе, Гойник, три дни. Ежели через три дни рука заживет, значит, ты не виновен, и тогда отпустим тебя с миром. Ежели не заживет, то вина твоя доказана. Тогда оплатишь боярину стоимость кинжала и гривну за нанесенную ему обиду, а еще судебные пошлины.
– А ну цыц всем! – со своего места поднялся Угрим. – Не по Правде Владимира ты судишь! – указательный палец контролера обвиняюще уперся в голову сидящего в кресле судьи. – Отпустите Гойника! – повелел контролер, обращаясь к приставам. – Пытать разрешено токмо государевых преступников. Видоков нет? Нет! Боярин, может, кинжал сам припрятал или по пьяни где утерял, а теперь кузнеца хочет ввести в разор, а потом и похолопить, кто знает? Кинжал боярина у кузнеца нашли? – обратился Угрим к приставам.
– Нет, господин контролер, не нашли!
– Видоков по этому делу тоже нет. Значит, по всему выходит, что кузнец невиновен! Кузнеца отпустить, а с боярина взыскать штраф за наговор и клевету, в размере десяти латунных копеек! А ты, судья, отстраняешься от должности, пока не выучишь статьи «Новой Русской Правды» Владимира! Сгинь отсюда!
Судья поспешно, не проронив ни слова, выбрался из-за стола, чуть его не опрокинув.
– Зовите другого судью, пусть он продолжит суд! – приказал Угрим приставам.
Площадь ахнула в унисон, собравшийся народ стал восторженно переговариваться, делясь своими впечатлениями от праведного суда.
Новый, спешно вызванный судья оказался более компетентным, но свои судебные решения он выносил по часу, внимательно сверяясь с текстами закона, чуть не заморозив весь народ на площади. Но витебчане расходились довольные, прямо как с праздника. Больше половины подсудимых были отпущены, а остальным вменили куда более мягкое наказание по сравнению с тем, что им грозило бы в прежние времена. И даже, неслыханное дело, нескольких бояр обвинили в клевете и взяли с них виру!
Минский боярин Борис Баженович проснулся оттого, что его кто-то аккуратно тряс за плечо. Боярин с трудом разлепил глаза, на коленях стоял слуга:
– Вставай, господине, вои наместника во дворе и тебя кличут!
– Почто я им сдался?
– Бог ведает! Зовут тебя, зачем – не говорят.
Минского наместника Рядку, командующего еще целым батальоном и двумя тысячами набранных в округе пешцев, боярин побаивался. А потому долго ждать себя не заставил. Он быстро, при помощи слуги, натянул портки, кафтан и выскочил на крыльцо.
Во дворе на конях сидели трое дружинников, точнее, говоря на новый лад, они звались ратьерами. Двух из них он знал, то были люди погибших осенью бояр.