Он служит в Уручье, где базируется наша 120-я гвардейская дивизия, уже третий год, так что успел присмотреться к белорусским природным циклам.
— Так, Григорьевич. Закончим получать боеприпасы и оружие, собери комсоргов взводов и проинструктируй их, чтобы не допускали паники. Оружие то было ночью, не оружие, ещё неясно. Химзащита никаких следов отравляющих веществ, радиоактивного или бактериологического заражения не обнаружила. Может, это вообще какие-нибудь космические лучи были. Были и дальше в свой космос улетели.
Мы с капитаном ровесники, обоим по 27 лет. Только я пошёл замполитом после срочной службы в погранвойсках и окончания института, вот и лейтенант до сих пор. Потому он меня частенько, когда мы наедине, просто Григорьевичем называет.
А светать продолжало. И солнышко поднялось. Причём, совсем по-июньски, сразу начало припекать. И только в половине седьмого нас снова собрал Валянский. Какой-то растерянный и, как мне показалось, побледневший.
— Товарищи офицеры, я хочу сообщить вам пренеприятнейшее известие, — нервно хихикнув, начал он, похоже, пытаясь за шуткой скрыть растерянность. — Как выяснилось около получаса назад, сегодня ночью случилось необъяснимое с научной точки зрения событие. Мы, значительная часть прибывших на учения «Запад-81» войск, каким-то непостижимым образом очутились не там, где были вчера. Точнее, в том же самом месте, на Дретуньском полигоне, но в другое время. Как мне сообщили в штабе полка, с нашим командованием связалось по радио руководство учениями. По их сведениям, сейчас не 4 сентября 1981 года, а 19 июня 1941. И ещё: у нас пропала вся телефонная и радиосвязь с округом и Москвой. Не подумайте, что я свихнулся, я почти дословно передаю то, что мне сообщил комполка.
— Как это смогли выяснить? — подал голос кто-то из ротных.
— Гвардии полковник Ковалёв говорит, что радисты прощупали эфир и наткнулись на множество длинноволновых радиостанций. Включая московское радио. Так что, если у кого-то есть портативные радиоприёмники, то просьба включить их и проверить, так ли это на самом деле. Товарищ гвардии полковник даже настаивал на этом.
— Ни х*я себе, — негромко воскликнул кто-то у меня за спиной.
— Если в течение ближайшего получаса информация подтвердится, то…
Майор не успел договорить, его прервал зуммер полевого телефона. В трубку он произносил лишь односложные, «так точно», «да», «есть», «понял», и нам оставалось гадать, даже с кем он разговаривает. А когда закончил, аккуратно, будто стеклянную, уложил трубку в гнездо и тяжело выдохнул.
— Подтверждение пришло. По данным лётчиков, высланных на разведку, повсеместно, кроме полигона и нескольких аэродромов, отмечены сильные изменения. Очень сильные. Местность и населённые пункты, включая столицу Белоруссии, город-герой Минск, выглядят так, как они выглядели накануне Великой Отечественной войны. Почти полностью исчезла сеть асфальтированных дорог, по железным дорогам передвигаются составы с паровозами. На улицах и дорогах замечены довоенные автомобили, а на аэродромах — довоенные самолёты.
Валянский снял полевую фуражку и вытер выступивший на лбу пот.
— Вы понимаете, товарищи, что это значит? Это значит, что меньше, чем через три дня, начнётся Великая Отечественная война. И уже через девять дней, двадцать восьмого июня, немцы войдут в Минск, а к 12 июля захватят наш полигон…
В голове сразу мелькнули мысль: а как там без меня жена Галя, пятилетний Витя и годовалый Дима?
Судя по растерянным лицам вокруг, что-то подобное пришло на ум многим, находящимся в штабной палатке.
— Не пустим их в Минск, товарищ гвардии майор, — вдруг вырвалось у меня.
— Не пустим, — передразнил Злобин. — Чем не пустим? Нашим полком? Так это всего-то 31 Т-72, 130 БТР-70, 30 БМП-2, 3 БРМ-1К, 12 самоходок «Гвоздика». Ну, да. Танки у нас такие, что ни один немецкий панцер их не расколет. И вообще ни одна немецкая пушка не возьмёт. Но снаряды к ним мгновенно закончатся. Для бээмпешек тоже, к тому же их уже противотанковые пушки будут на раз щёлкать. Не говоря уже про немецкие танки.
— Вы правы только отчасти, товарищ Злобин, — вдруг заступился за меня комбат. Но ведь уцелел не только наш полк, а вся дивизия. А это уже 188 танков, 357 БМП, 153 БТР, 84 САУ, 12 «Градов». Плюс гранатомёты, плюс ПВО на базе «Стрел», «Шилок» и ЗУ-23–2, плюс различная вспомогательная техника. Я не знаю, какие именно части ещё уцелели при попадании в это время, но мне известно про авиацию, про десантные части. Или вы предлагаете сдаться?
— Вы меня за подонка считаете, товарищ гвардии майор? — взбеленился Злобин. — Да у меня два дяди в войну погибли! Батя на фронт не попал только потому, что слишком мал был. У жены отец Кёнигсберг брал, хромым домой вернулся. Да я зубами фашистам горло грызть буду! Я не хочу, чтобы мы занимались шапкозакидательством, а реально оцениваю вещи: после исчерпания боеприпасов часть нашей техники перестанет представлять какую-либо боевую ценность. А топливо? Я же помню по книгам, что бо́льшую часть техники советские войска потеряли из-за его нехватки. Просто бросали, потому что уехать не могли.