В общем, Барнум сделал оперной диве предложение, и она предпочла отказаться: с какой это радости ей переться в дикую Америку, ее и в Европе с удовольствием слушают. Подумаешь, Париж — можно же в Петербург поехать, там оперных певиц неплохо принимают. В общем, если хотите, чтобы она поехала в Америку, заплатите ей авансом все по договору, да и обеспечьте ей королевский комфорт, и чтобы оркестр был самый настоящий, как в приличном оперном театре, а не две скрипки и контрабас… И еще ее должны сопровождать знакомые дирижер и баритон, и им гонорар, пожалуйста, тоже авансом. То есть, все удовольствие встало Барнуму в 187 тысяч долларов, деньги по нашим временам совершенно сумасшедшие.
Чтобы выплатить гонорар предоплатой, Барнуму, по слухам, заложил всю собственность, и все равно пяти тысяч не хватило, пришлось искать, у кого одолжиться.
Вот так Дженни Линд была вынуждена ехать в Америку, а в Америке, надо сказать, ее мало кто знал, и все мероприятие обернулось бы грандиозным финансовым крахом, если бы Барнум не был Барнумом. Разогревать американскую публику он начал еще задолго до того, как пароход, на котором ехала певица, покинул берега Англии. нанятые Барнумом журналисты превозносили голос, красоту и добродетели Дженни. Прибытие же стало настоящим шоу: у причалов столпилась огромная толпа, злые языки говорили, что Барнум нанял аж двадцать тысяч человек, которые должны были создавать ажиотаж вокруг прибытия дивы, в давке кое-кого помяли, иных даже серьезно. Дженни тоже не подкачала: едва сойдя с корабля, она послала воздушный поцелуй американскому флагу и провозгласила:
— Вот прекрасное знамя свободы, которому поклоняются угнетенные всех народов!
Американская публика, которая очень любит, когда иностранцы их нахваливают, впала в неистовство. Толпа сопровождала Линд до отеля (дополнительный повод для умиления — Дженни запретила кучеру расчищать дорогу с помощью кнута), толпа окружала театр, где певица выступала… в общем, в Штатах началась линдомания, и толпы, частично организованные Барнумом, окружали ее повсюду. Барнум под шумок продавал рубашки «Дженни Линд», галстуки «Дженни Линд», перчатки «Дженни Линд», носовые платки «Дженни Линд», пальто «Дженни Линд», шляпы «Дженни Линд» и даже сосиски «Дженни Линд» — все что угодно, вплоть до мебели, лишь бы на ценник можно было добавить имя певицы. В Новом Орлеане только для того, чтобы попасть в зал, где продавались билеты на концерты Линд, надо было покупать билет, а уж сами билеты на концерты простой публике были не по карману, их на аукционах разыгрывали.
Но зато Линд заработала на американских гастролях триста пятьдесят тысяч долларов, а Барнум — полмиллиона, и певица, решив, что Барнум уж слишком на ней наживается, разорвала контракт и решила гастролировать самостоятельно — после чего обнаружила, что ажиотаж вокруг ее концертов был большей частью искусственным. Помыкавшись по Штатам и Канаде несколько месяцев на остатках былой славы, она уже много не заработала и вернулась в Европу.
Теперь, собственно, о ней не стоило бы и вспоминать, но мне ее имя попалось как-то в старом техническом журнале. Оказывается, для того, чтобы не напрягать певицу поездками между городами в общих вагонах (а в те времена даже вагоны первого класса были в полном смысле этого слова общими — просто скамейки и никаких удобств), Барнум создал для нее самый первый в истории железнодорожного транспорта частный вагон. Купил обычный вагон, выдрал скамейки и сделал несколько удобных комнат, где можно во время долгого переезда и на мягком диване подремать и в компании друзей кофею попить, не беспокоясь, что кресла рядом займут купившие на этот поезд билеты журналисты.
Впрочем, это я чего-то задумался, а тем временем Шейн откатал свой последний выход и выехал за кулисы. Он переоделся, оттащил одноколесник к служителю, кладовке которого рядом с метлами и щетками нашлось место за небольшую денежку, и вывел роудраннер к служебному выходу. Дальше мы двигались вроде бы и вместе, но слегка отдельно: мы с мисс Мелори на омнибусе, Шейн рядом на велосипеде. Для велосипедной езды было еще, на мой взгляд, холодновато, но когда это Шейна смущали трудности?
К ужину в пансионе мы опаздывали, и при обычных обстоятельствах нам доставалось бы только то, что оставалось на табльдоте после других жильцов. Однако поскольку мы отсутствовали «по работе», хозяйка оставляла нам поднос с едой на кухне, и нам накрывали не в столовой, а небольшой проходной комнатке между кухней и бельевой кладовой, которая называлась буфетной, но которую большей частью использовали не для хранения там посуды, а для глажки белья.