— Перебираться куда? — спросила Яринка, но наш ведущий уже ринулся вон, и нам пришлось поспешить за ним.
Вертолёт гудел где-то неподалёку, то приближаясь, то опять отдаляясь, а мы быстрым шагом двигались вперёд, стараясь держаться в тени деревьев. Кажется, стало светлее, а туман поредел, но я бы за это не поручилась: слишком мглисто было вокруг. Спустя несколько пройденных одинаковых дворов мы снова укрылись в подъезде, но не для того чтобы спрятаться: нашим боевым, но всё-таки старикам требовался отдых. Дульсинея Тарасовна и дед Венедикт присели на ступеньки лестницы, тяжело дыша, а мы застыли вокруг в напряжённых позах. Никто ничего не говорил и ни о чём более не спрашивал.
Сколько длились эти прятки в тумане? Не знаю. Помню только, что, когда действительно начало светать, у нас за спиной осталось с десяток подъездов, в которых мы то скрывались от приближающегося вертолётного гула, то отдыхали от забега сквозь туман. Спасибо старым домам, гостеприимно распахивающим нам навстречу свои двери. Надеюсь, что они были рады так давно не посещавшим их живым людям и хоть на минутку снова почувствовали себя нужными.
Но потом дома кончились, и впереди открылась сплошная серая пелена тумана.
— Амур, — выдохнул дед Венедикт: одновременно с облегчением и тревогой.
— Река? — переспросил Белесый, почему-то глядя в небо.
— Она родимая. Метров двести ещё. Если б не туман, увидели бы.
— И что теперь?
— А теперь — самое сложное. Нужно попасть на тот берег.
Дульсинея Тарасовна всё не могла отдышаться после последнего пробега, но её голос оставался твёрдым.
— Амур широкий и быстрый. Как нам попасть на другой берег?
— По мосту, — дед Венедикт оглянулся назад, туда, откуда мы пришли, прислушался. Вертолёта не было слышно уже несколько минут. — Улетел, чтоль?
— Улетит он, как же, — Дэн по-прежнему нёс сумку из-под арбалета, но теперь повесил её на плечо. — А если и улетел, то в любой момент может вернуться.
— И вернётся, скорее всего, именно тогда, когда мы будем идти по мосту, — уныло согласился с ним Ян. — Другого пути нет?
— Другого нет, — дед Венедикт прищурился, словно заправский стрелок, — поэтому идти нужно немедля, пока ещё окончательно не рассвело. Выше нос, молодёжь, погода благоволит нам! Такой туман — редкая удача.
С этим было трудно не согласиться: чем светлее становилось вокруг, тем плотнее сгущалась облачная пелена, окутавшая землю. А здесь, в низине у реки, она была такой густой, что лежащая под нашими ногами дорога бесследно исчезала в ней уже метров через десять, а оставшиеся за спиной дома едва угадывались, да и то скорее памятью, чем зрением.
— Куда идти-то? — уныло спросила Яринка. Она выглядела измотанной, веснушки ярко выделялись на слишком бледной коже. — Ничего не видно.
— За мной идти, — дед Венедикт поправил рюкзак за плечами и сочувственно покосился на Дульсинею Тарасовну. — Может, отдохнуть надо? Если отдыхать, то только здесь, пока на открытое место не вышли.
— Обойдусь, — нетерпеливо отмахнулась мать Михаила Юрьевича. — В гробу отдохну. Двигаем уже.
И мы двинули сквозь молочную пелену.
Утро занялось пасмурное — наверное, я всё-таки ошиблась насчёт луны — но это тоже было везением. Встань над горизонтом солнце — и скоро от спасительного тумана не осталось бы и следа. А так он продолжал висеть над землёй, скрадывая пространство, приглушая звуки и надёжно укрывая от посторонних глаз наш маленький отряд. Мы шли парами. Впереди дед Венедикт, задававший всем темп, рядом с ним — Дульсинея Тарасовна: они время от времени о чём-то неслышно переговаривались. Следом шагали, держась за руки, непривычно молчаливые Ян и Яринка: их рыжие головы были единственными яркими пятнами в окружающей мгле. Мы с Дэном держались за ними, а одиноко замыкал процессию Белесый, постоянно отстававший и боязливо оглядывавшийся назад. Преследовавший нас вертолёт время от времени подавал голос, но уже издалека, где-то над другой частью города. Это позволяло надеяться, что дед Венедикт ошибся и на самом деле погоня понятия не имеет, где мы можем находиться. Если это вообще искали нас, а, скажем, не каких-нибудь беглых каторжников с шахты.
Всю дорогу слева тянулись заборы и гаражи, ещё в какие-то незапамятные времена исписанные неприличными словами и изрисованные странными ломаными рисунками, а справа в тумане плескала невидимая ещё река. Я шла понурившись, лишь изредка поднимая голову. Смотреть всё равно было не на что, а усталость давала о себе знать, несмотря на несколько часов отдыха, которые удалось урвать ночью. Почему-то больше всего из происшедшего за последние сутки мне запомнился мой короткий безнадёжный сон, в котором я проснулась на диванчике бывшего фудкорта, а Дэна рядом не было, его не было, не было, словно мы никогда и не встречались. Послевкусие этого короткого, но такого яркого сна никак не удавалось перебить реальностью, как это обычно бывает. Может, потому, что сама покрытая туманом реальность больше походила на сон, а может быть, приснившееся одиночество было тем, что меня больше всего страшило. Чтобы успокоиться, я снова и снова искоса поглядывала на Дэна, на его красивый профиль с упрямо сжатыми губами и тёмной, падающей на высокий лоб чёлкой, на серые, неотрывно смотрящие вперёд, глаза. Дэн замечал эти взгляды и чуть заметно пожимал мою руку, всю дорогу лежавшую в его руке.