В тот момент, когда мы присоединились к двум нашим оставшимся спутникам, мост сотрясла последняя судорога, он застонал, как раненый гигант, заскрипел железобетонными суставами, издал измученный вздох и затих, успокаиваясь ещё на долгие годы. Какое-то время было слышно, как в воду продолжает осыпаться каменное крошево, а потом наступила мёртвая тишина.
— Ян…
Это еле слышно прошептала Яринка — первое слово, сказанное кем-то из нас за долгие несколько минут после обрушения моста, в течение которых каждый пытался осмыслить только что произошедшее. И моей подруге это далось тяжелее всех.
Я хотела обнять её, но в Яринке будто сломался поддерживающий стержень, и, уронив голову на грудь, безвольно, как тряпичная кукла, она опустилась на дорогу рядом с дедом Венедиктом. Жёлтая рука старика дрогнула, поползла по асфальту, накрыла безвольную ладонь убитой горем девчонки.
— Как он? — спросил Дэн у Дульсинеи Тарасовны, хотя можно было этого не делать. Дед Венедикт умирал: черты его лица уже заострились, а губы стали серыми. Но бледно-голубые, выцветшие, какие бывают только у старых людей, глаза смотрели на нас осмысленно и печально. И вопрос Дэна был им услышан.
— Я хорошо, мальчик, — ответил ему дед Венедикт свистящим, но удивительно отчётливым шёпотом. — Уж теперь-то со мной всё будет хорошо, плохое кончилось. Вам… хуже…
Шёпот сорвался на хрип, потом на кашель, с запавших губ полетели брызги крови. Дульсинея Тарасовна, в которой сейчас не осталось ни капли прежней язвительной уверенности, приподняла голову старика. Он попытался что-то сказать, и тогда она заговорила сама:
— Веня, я помню. Всё сделаю. Будь спокоен.
Кашель постепенно прекратился. Дед Венедикт закрыл глаза, и я уже подумала, что больше он их не откроет, но морщинистые веки дрогнули, поднялись, угасающий взгляд нашёл моё лицо.
— Дайника… ближе…
Подчиняясь едва слышному приказу, я опустилась на колени, наклонилась к умирающему, ясно почувствовала кисловатый запах вылившейся на асфальт крови.
— Мне жаль, малышка, — прошептал дед Венедикт, и выцветшие глаза заслезились, будто оплакивая нечто, известное только ему. — Очень жаль…
— Всё будет хорошо, — глупо пробормотала я, не зная, что ответить. — Не разговаривайте, вам лучше…
Он остановил меня слабым, но требовательным движением кисти.
— Нельзя теперь назад… в Москву нельзя! Не уходи… от них, — взгляд соскользнул на Дульсинею Тарасовну. — Они обманули, но ты прости… одна пропадёшь…
— Веня, — с болью перебила его мать Михаила Юрьевича, — не надо сейчас…
— Надо! — снова слабое движение старческой кисти. — Пусть знает! Дайка… Марк и Аля… твои родители давно…
Неожиданно Яринка одним резким, каким-то ломаным движением встала на ноги. Покачнулась и деревянно зашагала обратно к краю обрушившегося в реку моста. Я попыталась было тоже вскочить, чтобы остановить её, но Дэн надавил ладонью мне на плечо и сам бросился вслед за моей подругой.
— Что мои родители? — машинально спросила я у деда Венедикта, но моё внимание было сосредоточено на двух залитых солнцем фигурах, остановившихся между нами и зловещей неровной линией разлома. Дэн держал Яринку за плечи, настойчиво говорил ей что-то, слегка встряхивая в такт словам. Потом приобнял одной рукой и повёл обратно, обмякшую, не сопротивляющуюся, будто даже не осознающую происходящее. Но через несколько шагов вдруг остановился, оглянулся назад. Яринка продолжала шагать к нам, как заведённая кем-то механическая игрушка, а Дэн стоял.
Я приподнялась с асфальта, пытаясь понять, что привлекло его внимание, и увидела. Сумка. Замшевая сумка Ральфа, в которую я кинула арбалет, перед тем как начал рушиться мост, и которая слетела с моего плеча, когда сотрясший дорогу удар швырнул меня в разлом. Сейчас сумка лежала к каком-то метре от его края. И Дэн направлялся к ней всё убыстряющимся шагом.
Яринка подошла и замерла рядом, глядя перед собой мутными и теперь совершенно сухими, без слёз, глазами, что показалось ещё более пугающим, чем недавние рыдания. Дед Венедикт дышал с тихим хрипом, ладонь Дульсинеи Тарасовны лежала на его лбу. Дэн остановился над разломом, поднял сумку с моей Пчёлкой и развернулся лицом к нам, собираясь возвращаться. Окончательно вырвавшееся из плена туч солнце золотило его кожу и волосы, ветер трепал ворот куртки, за спиной у дальнего берега реки клубились быстро тающие остатки тумана, на фоне которых силуэт Дэна выглядел словно летящим в облаках.