— Ты права, становится слишком оживлённо. Пора бросать машину.
До этого я думала, что слово «бросать» означает что-то другое. Например, что мы найдём платную стоянку, где не задают лишних вопросов, и оставим автомобиль там, на всякий случай дожидаться нашего возвращения. Но Бранко сделал проще. Перед самой развязкой он съехал с трассы в неприметную колею. По ней мы, трясясь и подпрыгивая на ухабах, добрались туда, где низкорослые деревья и кусты росли погуще. Остановились. Бранко какое-то время сидел, безучастно глядя перед собой, а я затаила дыхание. Наконец спутник ровно заговорил:
— Лишнего не берём. Не думаю, что мы вернёмся за машиной при любом раскладе.
Я запоздало задалась вопросом — а откуда он вообще взял эту машину, чья она? Но решила, что это уже не имеет значения.
Мы оставили почти всё. Спальники и еду, которой Бранко набрал словно не на пару дней, а на месяц, одеяла, фонарь, аптечку, одежду, термос, посуду… Он взял с собой только атлас дорог и свои краски с инструментами, которые, как я уже поняла, были самым ценным для моего талантливого спасителя. Я прихватила запасную одежду и шоколадные батончики на случай приступа обжорства: есть теперь хотелось почти всё время, организм требовал компенсации причинённого ему за последнюю неделю ущерба.
Потом мы долго шли пешком, молчали. Бранко заглядывал в атлас, осматривался по сторонам и хмурил брови. Наконец закоулки и тропы вывели нас к прозрачному навесу на обочине дороги — автобусной остановке. В самом автобусе народу оказалось немного, но я всё равно старалась держать лицо опущенным, не зная даже, чего стесняюсь больше — искусственного родимого пятна или своего побитого вида. К счастью, платье закрывало мои руки и ноги, милосердно пряча от взглядов любопытных опухшее колено и многочисленные синяки.
Автобус привёз нас на широкую шумную улицу, и, хоть была она не больше той, по которой мы мчались от больницы в Новоруссийске, я всё тем же первобытным чутьём определила — это уже Москва. Окружающее пространство незримо содрогалось в быстром, никогда не прекращавшемся тревожном ритме, вовлекая в него струны моей души, заставляя их резонировать в такт.
Я посмотрела на Бранко, пытаясь понять, чувствует ли он то же самое, но парень снова уткнулся в атлас, нервно хмурясь. И в дальнейшем, чем ближе мы продвигались к своей цели, тем более встревоженным, даже испуганным он становился. Поэтому скоро я оставила все попытки поделиться с ним своими впечатлениями и наслаждалась ими одна.
А насладиться было чем. Москва поразила меня до глубины души. И пусть я, не раз видевшая её в кино и на фотографиях, примерно знала, чего ожидать, но реальность во стократ превзошла все эти ожидания. Я смотрела на возносящиеся в небо величественные здания, на бесконечные разноцветные потоки машин, на людей, количество которых раньше не могла и представить, на огромные светящиеся экраны над улицами… Но больше всего меня поразило метро, в которое мы с Бранко спустились, отойдя несколько кварталов от автобусной остановки. Это был почти иной мир. Да, часть Москвы, её беспокойный живой ритм ощущался и здесь, но к нему добавилась новая мрачная нота — протяжная и таинственная, как завывание ветра в бесконечных чёрных туннелях.
Я так вертела головой и хлопала глазами, что даже Бранко вынырнул из своей нервной прострации и прошипел мне, чтобы подобрала челюсть с пола, а то она поражает воображение окружающих больше, чем моё родимое пятно и побитая физиономия. Челюсть я подобрала, но мысленно дала себе клятву — когда-нибудь вернуться в московское метро и пройтись по этим сияющим залам и лестницам без спешки, без страха привлечь к себе ненужное внимание. Вернуться в своём праве.
Из метро мы поднялись в уже совсем другую Москву. Здесь не было однотипных многоэтажных зданий, рек машин и сияющей тут и там рекламы. Это походило скорее на Оазис с его двух— и трёхэтажными домиками и уютными цветочными переулками между ними. С одной разницей: здесь каждый домик огораживался от мира высоким забором.
— Это ещё Москва? — на всякий случай уточнила я, прислушиваясь к тишине, от которой, оказывается, уже успела отвыкнуть.
— Москвее некуда, — фыркнул Бранко, — хоть и пригород. Это Черешнино, самый буржуйский район.
Черешнино… неожиданно я вспомнила приют, весенний двор перед школой, скамейку, Яринку на ней и её отца рядом. Это ему она тогда рассказывала про своего пожилого «жениха», про то, что он живёт в Черешнино. Вроде бы это было неправдой, и сказала подруга такое, только чтобы подразнить отца призрачной возможностью обзавестись богатым зятем.