Я почувствовала, как, несмотря на сонное вагонное тепло, по спине пробежал озноб. Некий знак, говоришь, Дэн? Похоже, что теперь и я его получила.
Перед моими широко раскрытыми глазами из темноты вдруг соткался высокий и светлый купол приютской церкви, лаковые доски клироса, косые солнечные лучи, падающие на него через витражные окна… падающие на меня. Стоя под ними, я пою без сопровождения, запрокинув голову, и опустив ресницы, так, чтобы солнечные блики играли на них крошечными радугами. Пою Медвежью колыбельную и представляю, что я и есть тот самый медведь, который проснулся посреди зимы и которому всего-то нужно снова уснуть, чтобы сразу наступило лето. Я завидовала этому медведю, потому что у меня уснуть не получалось, и я была вынуждена жить среди безжалостной зимы, куда меня вырвали из тёплого родительского дома. Из лета. А зима длилась и длилась, она не кончалась даже в Оазисе под жарким южным солнцем — оно было фальшивое, как и синее море, и жёлтые пляжи… Всё это не давало настоящего тепла, того, что может греть не только снаружи, но и изнутри. Такое тепло могло бы дать только лето из Медвежьей колыбельной, лето, которого я ждала все эти годы.
— Лето придёт во сне, — невольно прошептала я строчку из песни, и, будто эти слова тоже были неким паролем, из темноты протянулась ладонь Дэна, погладила меня по правой щеке, той, где под уродливым коричневым пятном прятались еловые лапки.
— Будь со мной, Дайка, — тёплое дыхание щекотало мои губы. — Стань Летней.
И, зачарованная этим словом, этим посланным мне откуда-то знаком, я ответила:
— Хорошо.
А потом закрыла глаза и подалась вперёд, стирая разделяющее нас расстояние.
Глава 10
Тайга
Жила-была в дремучем лесу одна девочка. Жила она там с мамой, папой и другими людьми, которым дремучий лес нравился больше городов. Девочка собирала грибы и ягоды, дружила с животными, умела стрелять из рогатки, определять стороны света по звёздам и деревьям. Девочка была счастлива: она не думала, что её маленький мир может вдруг рухнуть. Но однажды это случилось, и девочка оказалась далеко-далеко, в чужих краях, с чужими людьми, которым не было никакого дела до чувств и желаний девочки. Шли годы. Девочка росла, превратилась в юную девушку, и сразу — слишком рано — в женщину. Она стала лгуньей, поджигательницей, бродяжкой, наложницей, убийцей, и в ней больше ничего не осталось от той малышки, что дышала хрустальным воздухом тайги. Но тайга была прежней. Тайга стояла такая же — зелёная и вечная, мудрая и молчаливая. И когда они снова встретились, тайга и девочка, пусть и разделённые пока мутным стеклом вагонного окна, девочка вдруг поняла, что всё ещё можно исправить.
— Дайка, ты плачешь? — испуганно спросила Яринка, вставая рядом со мной в коридоре купейного вагона, где я замерла у окна, глядя на проносящийся за окном рассветный пейзаж.
Пейзаж был, несомненно, тайгой, хоть ещё и не моей. Моя тайга выглядела иначе. Она, состоящая в основном из хвойных деревьев; вековых елей, сосен, кедров, пихты — переливалась тёмно-зелёным цветом. Здесь же лесной массив был куда пестрее: его разбавляли белые стволы берёз и светло-зелёный покров лиственниц, а лучи встающего солнца пробивались сквозь не слишком густые кроны и рассыпали тысячи зайчиков по траве и кустарнику, придавая картине воздушность. Но всё равно это была уже настоящая тайга, бесконечная и дремучая.
— Нет, не плачу, — ответила я на вопрос Яринки и не соврала. Я не плакала — я беззвучно смеялась, прижимая руку ко рту и вздрагивая плечами, не зная, как иначе дать выход охватившим меня чувствам. Слишком неожиданной оказалась эта встреча: я проснулась на рассвете, поднялась, ещё полусонная вышла из купе и сразу увидела тайгу — она была совсем рядом, проносилась за вагонными окнами, в приветствии протягивая ко мне многочисленные руки ветвей. Я не знала, где мы сейчас находимся, через какие края проезжаем: последнее, что запомнилось перед погружением в сон — постепенно исчезающие в сумерках поля и перелески Тюменской области. Но мы уже наверняка были в Сибири — и продолжали двигаться на восток, в сторону огромного Красноярского края.
— Тайга, — сказала я Яринке, не зная, как ещё объяснить свой нервный смех, похожий на рыдания. — Тайга!
Но подруга, как всегда, поняла меня. Обняла одной рукой, прижалась, и мы вдвоём стали любоваться проносящимся мимо бесконечным пейзажем.