— Ох, бля-а! — взвыл Белесый, пританцовывая на месте. — Вот это называется — приехали!
Он завертел головой в поисках укрытия и, не придумав ничего лучше, порысил в сторону вокзала.
— Вернись! — гаркнул ему в спину Дэн, но бывший охранник и ухом не повёл. Мы смотрели, как он резво пересекает перрон, хватается за ручку двери, исчезает в густой темноте внутри… и ничего не случилось. Оттуда не раздались ни предсмертные вопли, ни выстрелы, ни рычание диких зверей — зато через миг показался сам Белесый, призывно машущий рукой.
— Что за придурок! — беспомощно сказал Дэн, а Ян и Яринка. переглянувшись, тоже побежали в укрытие, что, на мой взгляд, уже не имело ни малейшего смысла — мы все промокли до нитки в первые же секунды.
Внутри вокзал сохранился не менее хорошо, чем снаружи. Если бы не покрывающий всё вокруг толстый слой пыли и не занесённые снаружи сухие листья, можно было подумать, что он вполне обитаем. В просторном зале стояли ряды кресел для ожидающих пассажиров, пустые билетные кассы блестели целёхонькими стёклами, потолок ослеплял белизной. И только стены пестрели забористой матершиной — увековеченными эмоциями последних жителей, покидавших умирающий город.
Белесый как ни в чём не бывало расположился в одном из кресел, по-хозяйски поставив рюкзак на соседнее, словно собирался ехать на дачу в Подмосковье, а не находился в заднице мира, на границе радиоактивных ничьих земель. Яринка медленно шла вдоль стены, вглядываясь в информационные стенды с выцветшими объявлениями, а Ян плёлся за ней, по-прежнему виноватый и молчаливый.
— Почему здесь так… чисто? — шёпотом спросила я Дэна, но даже шёпот в гулкой пустоте вокзала прозвучал так громко, что долетел до Белесого.
— А потому, доча, — отозвался он, не подумав понизить голос, — что тут вояки заправляют, а они всяких мародёров да бродяг, видать, с самого начала из округи вычистили. Вот и некому гадить.
Не сказать, чтобы такой ответ меня успокоил, но он, по крайней мере, объяснил странную сохранность заброшенного места.
— Здесь нельзя долго оставаться, — Дэн сказал это вроде бы для всех, но больше всего — для Белесого, который уже пристраивал рюкзак под голову, явно намереваясь прилечь, как будто до этого не належался в поезде.
— Да легко, — Белесый всё-таки лёг. — Как только скажешь, куда идти и что делать, так сразу двинем, командир.
Слово «командир» прозвучало откровенно издевательски, и Дэн беспомощно прикусил губу, потому что, куда идти и что делать, он не знал, как не знал этого никто из нас.
Снаружи раздался приглушённый ливнем вскрик тепловоза, а за ним — рокот двигателя. Сквозь годами покрывавшиеся пылью стёкла вокзала ничего не было видно, но этого и не понадобилось, чтобы понять: поезд, доставивший нас сюда, отбывает назад, в сторону Москвы. Мы молчали, замерев, пока всё убыстряющийся перестук колёс не растворился в шуме дождя. Потом Ян растерянно пробормотал:
— Ничего не понятно… кроме нас, здесь никто не сошёл, так зачем нужно было гнать состав в такую даль? Кто всем этим заправляет? Где люди, которые обслуживают пути? Тысячи километров железной дороги — и никого вокруг! Всё давно должно было заржаветь и выйти из строя.
— Значит, кто-то обслуживает, — пожал плечами Белесый. — Вы ещё не поняли, что простой народ у нас нихрена ни о чём не знает? Я не удивлюсь, если окажется, что и Китай на месте.
Все снова притихли, будто ожидая услышать неподалёку шум густонаселённого Китая, но вокруг по-прежнему не раздавалось ни звука, кроме шороха падающих снаружи капель. Я знала: надо что-то сказать, ведь это именно я там, в поезде, в минуту общего отчаяния, решила за всех, что мы следуем по прежнему маршруту и пытаемся, несмотря ни на что, выполнить свою задачу. Ну вот, мы здесь, и?
Чтобы хоть чем-то заполнить гнетущую тишину и отогнать растущее в ней напряжение, я скинула с плеч рюкзак и зашарила в нём, стараясь издавать как можно больше шума. Как и ожидалось, Дэн спросил:
— Что ты ищешь?
— Телефон, — преувеличенно бодрым тоном во всеуслышание отозвалась я. — Думаю, нужно включить его, походить по вокзалу и вокруг — вдруг где-нибудь здесь ловит сеть?
— Не ловит!
Этот голос, глухой и старческий, долетел со стороны, заставив нас вздрогнуть, а Белесого — рывком сесть, чуть не свалившись на пол. От неприметной двери в углу зала в нашу сторону двигалась чуть сгорбленная фигура. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы узнать её, и ещё несколько — чтобы поверить своим глазам. Потому что уж где-где, а здесь никак не могло оказаться Дульсинеи Тарасовны, старой матери Юрия Михайловича, ехидной бабки из Красноярска, оставшегося в трёх тысячах километрах к западу.