Мать Михаила Юрьевича знала, что говорила, и в первые же минуты пути я убедилась: она не ошиблась и на этот раз. В Благовещенске никто не жил. Сам город и в лучшие времена вряд ли поражал воображение. Он не походил на Москву: с Москвой я вообще ничего не могла бы сравнить, но это был даже не полупустой Красноярск и уж точно не кипящий жизнью приморский Новоруссийск. Тут больше подошло бы выражение «город-призрак». Хотя, возможно, такое впечатление складывалось из-за серой пелены дождя, которая не позволяла видеть дальше, чем на несколько десятков метров. Поэтому казалось, будто здания выныривают нам навстречу прямо из воздуха, материализуясь на ходу, и тают без следа, едва оставшись позади. Кроме шума льющейся с неба воды, никаких звуков здесь не было: даже копыта нашей лошадки, казалось, ступали абсолютно бесшумно. В другое время мне бы наверняка стало жутко среди этой зыбкой дождливой пустоты, но сейчас я могла думать только о сидевшем впереди с вожжами в руках деде Венедикте. Его тоже можно было бы назвать призраком, восставшим из безвозвратно утерянного прошлого, не будь он таким живым и настоящим. Потому и радость нашей встречи была настоящей, живой, затмевающей и недавние мрачные события, и окружающую мокрую серость, и даже случившуюся в Москве беду. Переполняемая этой бурлящей радостью, я зачем-то начала говорить в ухо Дэну, безуспешно пытавшемуся прикрыть меня от дождя:
— Ты знаешь, я много думала: кто сумел убежать из Маслят той ночью, когда прилетели вертолёты? Мне казалось, это должны быть мужчины, наши охотники, те, кто сильнее и быстрее, но никак не дед Венедикт! Он уже тогда был старый, ходил медленно, больше всё сидел. Как он сумел убежать? А охотники, наверное, и не побежали, у них же были ружья! Может, они пытались сражаться с теми, из вертолётов, и их убили…
Дэн слушал, кивал, а улица, по которой увлекала телегу наша небольшая, но на удивление резвая лошадка, постепенно менялась. Дома по обочинам становились выше, на дороге начали появляться заржавевшие автомобили, кучи странного хлама — словно кто-то куда-то переносил вещи, но по какой-то причине бросил их. Мы как раз поравнялись с огромным и некогда, наверное, красивым зданием, почти полностью состоявшим из стеклянных панелей, теперь разбившихся и растрескавшихся, когда ливень начал стремительно стихать, словно наверху чья-то невидимая рука закручивала краны. И вот уже из серой мути показалась улица, убегающая вперёд и назад, насколько хватало взгляда, и в наступающей тишине стало слышно, как хлюпают по грязи копыта лошади.
— Да неужели, бля? — прокомментировал погодные улучшения Белесый — и вдруг замер, смешно, как прислушивающаяся собака, наклонив голову набок. Я тоже прислушалась, невольно копируя его позу, и вначале не услышала ничего, кроме звуков капель, падающих с деревьев и крыш. Но потом где-то очень далеко уловила глухой вибрирующий звук. И, ещё до того, как я узнала его, тело отреагировало, вбросив в кровь дозу адреналина и заставив меня резко выпрямиться. А сознание, оттерев на задний план окружающую действительность, выхватило из памяти яркую картину: ночная тайга, разбуженные люди, в панике мечущиеся между домами Маслят, и рокочущий рёв, несущийся с неба, где зависли огромные чёрные тени.
— Вертолёты… — прошептала я еле слышно, а Белесый, наоборот, уже орал во всю силу лёгких:
— Вертушка! Эй, командир, сворачивай нахер!
И, никого не дожидаясь, он спрыгнул на дорогу, кинулся к лошади, норовя схватить её под уздцы.
Дульсинея Тарасовна и дед Венедикт, чей слух в силу возраста уже притупился, ошарашенно завертели головами, зато Дэн и Ян среагировали моментально — попрыгали с телеги, присоединившись к Белесому, и общими усилиями сумели остановить её.
— Надо во двор! Под деревья! — кричал Дэн и тянул заартачившуюся от неожиданности лошадку в сторону. Телега закачалась, мы с Яринкой схватились друг за друга, а наши пожилые ведущие наконец-то поняли, что происходит.
— Не туда! — тонко закричал дед Венедикт, замахав руками на парней. — В другую сторону! К торговому центру, на подземную парковку!
Мгновение спустя мы уже резво двигались к остову огромного стеклянного здания, которое, оказывается, в лучшие времена было торговым центром. Дэн и Белесый с двух сторон вели под уздцы лошадку, а Ян бежал впереди, направляемый дедом Венедиктом.
— Левее! Где грузовик! Бордюр видишь?! За ним спуск!
Рокот стал громче, приблизился, и я невольно втянула голову в плечи, помня: именно этот звук пять лет назад положил конец всему, что было моим миром. К счастью, телега уже наклонилась вперёд и ускорилась, катясь под уклон, ныряя под здание, в тёмное пространство, где между многочисленных колонн то здесь, то там виднелись брошенные когда-то автомобили. Ещё какое-то время Дэн и Белесый вели лошадку вперёд с той же скоростью, потом перешли на шаг и наконец остановились, обернувшись к нам. Светлый квадрат входа остался позади, но льющегося в него пасмурного света хватало, чтобы мы могли различить лица друг друга. Какое-то время стояла тишина, нарушаемая лишь нашим учащённым дыханием да звоном капель из темноты. Рокот вертолёта смолк, будто пригрезился.