А Кирппу, тем временем, всё искал убийц своего отца и братьев с семьями их. Но мало людей жило тогда в наших местах, далеко друг от друга жили карелы, так что никто ничего не видел и не слышал. Никогда на памяти людской ничего подобного не было в нашем краю. Не помнили такого самые старые люди. Говорил кто-то, что отомстили Карво за то, что наводил он порчу и болезни. Намекали иные, что это духи, которым чем-то не угодил старый шаман. Говаривали о том, что сам великий хозяин неба и земли – Укко – испепелил в гневе род колдуна. А за что прогневался Укко великим гневом, так никто и не знал. Пытался Кирппу вызвать и спросить духов о том, кто убил отца и братьев, но ничего не сказали духи: не может вопрошающий шаман узнать судьбу свою или близких своих. Не мог больше жить Кирппу на Змеином мысу. Тяжко и тоскливо было ему здесь, потому что всё напоминало о прошлом времени, старом отце и братьях родных. Чёрным стал он называть этот мыс, пепел и уголья покрывали его. И с тех пор так он и называется Черным. Ушёл жить Кирппу на берега речки Тулоксы, что в трех верстах на закат впадает в Ладогу. Стал он промышлять охотой на зверя и ловлей рыбы. Улыбалась ему удача. Знал Кирппу все повадки лесных зверей и птиц, знал, где нерестится лосось и где ходит у дна жирный сиг с хищным судаком. Но ни с кем не общался он, грустен был, никому голоса не подавал. Так минул год с той поры, как осиротел он.
Раз после охоты вышел он на берег, усталый, к камню на Черном мысу, где когда-то заклинал духов отец его. Присел на тот камень Кирппу, и так горько стало ему, что заплакал он, и слёзы катились и падали в воду Ладоги. Выплакал он, что на сердце накипело, вытер глаза и вдруг услышал голос – это Ладога заплескала, заговорила:
Тут голос стих, и волна откатилась. С того дня совсем потерял покой Кирппу. Но вот прошла неделя, закончилась другая. И стало казаться юноше, что все это ему лишь приснилось, от горя показалось. Вот отправился он, как обычно, проверить сети. Благосклонна к нему была Ладога. Много жирного сига и быстрого судака попало в сети его. Поставил парус Кирппу и с богатым уловом направил лодку свою к устью реки Тулоксы, туда, где его жилище было. Вечер был тихий, и спокойна была Ладога. Вдруг видит Кирппу, как будто парус показался на горизонте со стороны заката. И верно, это был парус. Да не один, а два драккара всё ближе и ближе нагоняли лодку Кирппу. Опустил Кирппу парус свой, захотелось посмотреть ему, что за люди там едут, а заодно и рыбу продать, если она нужна путникам, ведь не надо столько ему. Вот уж близко совсем корабли подплывают, и люди с них Кирппу машут, к себе зовут. Не испугался Кирппу, стал на веслах подгребать к первому драккару. Видно было, что там не иначе как норвеги. И точно, на первом всё люди знакомые, все те, что однажды гостили у отца его, Карво, кроме самого Ингви. На корме же дракара башенка из резного дерева стоит, да такой работы, что Кирппу залюбовался. Вот из башенки той дева выходит. Глаза у нее голубые, а волосы, точно колос ячменный. Увидела дева Кирппу и, как мак, покраснела. Покраснела и отвернулась и у Бьорна Тихого о чем-то спросила. А спросила она, не жених ли её это, потому что видела она юношу этого в сердце своем с того самого часа, когда надела на палец подарок Ингви – кольцо золотое. На втором же драккаре люди все незнакомые, их числом с три десятка. Только Кирпу туда не смотрел, всё глаз не мог отвести от девы норвежской. Тут и говорит ему Бьорн Тихий: