— Сволочь, — кричал он, — чтобы пилотку достал, скотина недоразвитая.
— Товарищ прапорщик, это не я, это свинья!
— Залепи дуло, урод. Я вас научу беречь казенное имущество. Родина вас поит, кормит, одевает, а вы, сволочи…
Из каптёрки раздавались глухие удары и всхлипывание солдатика. После этой экзекуции у провинившегося вся грудь была синяя, пуговица расплющена, как кувалдой.
Пару раз мне довелось пасти коров. Житель я городской, но с этой задачей справился успешно. Луга вдоль Днестра, мирно жующее стадо коров, масса улиток, ползущих в траве и я, в старой выцветшей форме (на грязные работы мы одевали подменку), с кнутом, не хватало лишь пастушьего рожка. Сами напрашивались ассоциации: пастушок в альпийских лугах, где-то в семнадцатом веке…
Как-то один украинский хлопец из первой роты, пасший стадо, уснул на лужку, а коровы поели на колхозном поле кукурузу. У этого «доблестного» пастуха потом были большие неприятности. Командир части, построив нас, долго кричал в микрофон, размахивая руками. Если кратко сформулировать его мысли, то получалось, что мы — подонки, конченые уроды и нас надо наказывать. А одного из самых главных подонков (уснувшего пастушка) отправят на пять суток на гауптвахту и на родину «героя», на место работы его родителей, отправят письмо, где укажут, что их сын, говно, последнее чмо и конченый урод, нанес непоправимый ущерб народному хозяйству.
— Сегодня ты спал в наряде, завтра уйдешь в самоход и нажрёшься водки, а послезавтра станешь предателем! — наконец закончил свою эмоциональную речь наш босс.
Караул был самым ответственным нарядом. Часовой с боевым оружием охранял объект, затем сменялся, немного отдыхал и снова на пост: в жару, дождь и стужу. Наряд рисковый. Опасным было то, что человек с оружием иногда стреляет, и по своим и по чужим. В армии была масса случаев гибели или увечья военнослужащих в караулах, но меня Бог миловал. За время моей службы не было не одного ЧП с караулом, за исключением пары случаев непроизвольного выстрела при разрядке автомата. Но всё проходило без жертв.
Готовились в караул достаточно основательно, командование понимало всю ответственность. Письма, пришедшие военнослужащим, до караула не выдавались, во избежание негативной реакции часовых, получивших дурные вести из дому.
Запомнился январь 1988 года — мы заступили в караул на ММК. Ночь была относительно теплой (всё-таки январь), пахло силосом, вдали виднелись огоньки жилищ. На душе было тоскливо, хотелось домой. Сменясь, я ехал грузовом автомобиле, в шинели, шапке, с автоматом и подсумком, смотрел на вечерний город. И вдруг поймал себя на мысли — сейчас же школьные каникулы! Вот это да! А здесь все по-другому…
В армии начинаешь по-иному относиться ко многим вещам. То, что на «гражданке» считалось нормальным, здесь было настоящим счастьем. Например, послушать любимую современную музыку. После прихода из увольнения один из украинских хлопцев принес плеер с записями зарубежной эстрады (привезли родственники). Он всю ночь слушал музыку, блаженно улыбаясь. И ничего больше для него тогда не надо было, только послушать музон. Как хотелось и мне на часок очутиться дома и тоже послушать любимые записи на своем катушечном магнитофоне «Комета».
Другая радость — вкусно покушать. Кормили в учебке сытно, но однообразно, к тому же не всегда успевал съесть свою порцию. Если удавалось покушать шоколад или выпечку, это было вообще прекрасно. Кстати, в отличие от родного Барнаула, где шоколадные конфеты и сгущенка в советское время были дефицитом, здесь всё это можно было купить в солдатском магазине. Снабжение продуктами и так называемыми товарами народного потребления в СССР было плановым. Привилегией пользовались многочисленные союзные республики, зачастую в ущерб самой большой — Российской советской федеративной социалистической республике (РСФСР). Вот и в этом далеком украинском городке было то, что днем с огнем не найти в столице Алтайского края. Освоившись, выкроив свободную минутку, можно было забежать в магазин и полакомиться, при наличии денег, конечно.
В нашей роте было несколько эстонцев. Им приходили огромные посылки со сладостями, журналами на эстонском языке. Держались они особняком, ни с кем не делясь и особо не общаясь. Моим соседом сверху (кровати были двухярусными) был один из эстонцев — рядовой Люкинд. Маленький, жирненький, он был чем-то похож на поросенка, его бормотание на смеси русского и эстонского чем-то напоминало хрюканье. И вот в одну из ночей он вместе со своим земляком рядовым Хонекеным долго ворочались, что-то жуя под своими одеялами и тихо переговариваясь. Насытившись, через несколько минут они заснули.