Беседуя как-то с Олегом, я обратил его внимание на то, как пять азербайджанцев в углу «прессуют» какого-то лоха.
— Чмэр! Я твой глаз е…ль, я твой ухо е…ль, я твой мама е…ль, я твой сестра е…ль! — кричал каптёрщик Омар-оглы. — Иды, мой каптёрка, мой поль, лёхь ванучий!
— Смотри, Олег, — сказал я, — русского бьют, и никому нет дела. А если бы зацепили азера, их сбежалась бы целая толпа.
— Женя, а в случае наезда этот чмырь впряжётся за меня? Он будет где-нибудь гаситься, спасая свою шкуру. Он сам виноват в том, что его там «лошарят».
На это мне нечего было сказать — действительно, всё так выходило.
Гарнизонная гауптвахта («кича») была расположена на территории части и представляла собой обнесенное бетонным забором караульное помещение с решетками и несколько камер. На «киче» отбывали наказание солдаты-срочники: беглецы, казарменные хулиганы, самоходчики и другие нарушители воинской дисциплины.
В нашем гарнизоне попасть на гауптвахту было очень легко, отправляли даже за незначительные нарушения (например, за неотдание воинского приветствия). Многие из солдат гарнизона не раз побывали на киче, камеры которой никогда не пустовали.
Наказание гауптвахтой в целом не давало ожидаемого эффекта, дисциплина в гарнизоне оставалась на низком уровне. Тем более что в караул заступали солдаты, которые в любой момент сами могли оказаться в камере, да и побаивались, что отомстят — служили-то все вместе. Короче, бардак был везде и даже на гарнизонной гауптвахте. Как шутили местные острословы, «когда Бог наводил порядок на земле, авиация была в воздухе».
Отношение многих офицеров к солдатам в части было как к источнику дармовой рабочей силы. Часто нас использовали в качестве носильщиков при переезде семей офицеров. И, что самое обидное, даже спасибо не говорили. Жены офицеров покрикивали на нас, торопили, им даже в голову не приходило предложить, например, нам воды напиться. Мы были для них вроде рабов, которые только должны что-то делать. В одних из таких переездов жена какого-то летчика, полная женщина в очках, досаждала нам своими командами и распоряжениями. Два худеньких солдатика вытаскивали тяжелый шкаф с пятого этажа, по ее мнению, слишком долго.
— Быстрей! Осторожней! У тебя чё, руки из жопы растут? — кричала она на них.
— Попить бы, устали мы, — тяжело дыша и вытирая пот, промолвил один из военнослужащих.
— Тебе, может, хлеб с маслом намазать?! Работайте быстрее, лодыри! Я знаю, что такое служба в армии, у меня муж лётчик! Я видела жизнь, я знаю, что такое служба, не то, что вы, тащитесь здесь, недоделанные! Вас бы в Афган отправить, хамы! — дамочка истошно кричала. — Димочка, накажи этих идиотов, отправь их на гауптвахту, они меня оскорбили!!!
Участь солдатиков была решена — трое суток ареста. Солдат был полностью бесправен.
Мне также «посчастливилось» четыре раза побывать на «киче». Первая «ходка» была в августе. Я выполнял работы в расположении третей эскадрильи. Наступило время обеда, но один офицер заставил нас (всего четверых человек) работать дальше.
Мы начали возмущаться, требуя обеда. Это очень его рассердило. Ответственный за строительство (нужно было рубероидом накрыть крышу) сильно осерчал на нас и начал кричать, пугая дисбатом. Не добившись своего, матерясь, он отправил всех на гауптвахту. Нас закрыли в узкой камере, где не было ничего, кроме маленького окошка. Это была камера № 1, для временно задержанных. Правда, там мы содержались всего несколько часов, затем нас всех выпустили, — шли полеты, и мы были нужны для выполнения многочисленных работ. Так произошло мое знакомство с «кичманом» уже в качестве его обитателя (караульным там я уже побывал ранее).
Следующий раз меня «закрыли» в сентябре, уже на четверо суток, за самовольное оставление части. Так как я не был в увольнении уже четвертый месяц как прибыл в Черниговку, решил самовольно сходить сфотографироваться, чтобы послать фотографию домой. По пути мы с Тихоном зашли в обыкновенную сельскую столовую. Зайдя туда, я был просто оглушен состоянием комфорта, уюта, чего я был лишен уже почти год. Обыкновенная столовая показалась мне тогда лучшим местом в мире. На гражданке я не обратил бы на эту сельскую забегаловку никакого внимания, но после многих перенесенных лишений это было для меня высшим блаженством. Для меня всё здесь было в радость: тихо играла музыка из старенького проигрывателя, мы, не торопясь, ели гражданскую, «цивильную», еду. Рядом обедали какие-то работяги в грязной одежде, разговаривая о чем-то с продавцом.
Вот оно счастье!!! Я был безмерно рад, был на высоте блаженства. Разве, живя обычной жизнью, я смог бы так радоваться? По-настоящему начинаешь ценить то, что теряешь.