Такова была, например, участь канонира А. Бриссона. 30 мая, проездом попав в Париж и узнав, что в городе манифестации, он оставил свой отряд и, явившись на Бульвары, встал во главе группы манифестанток, а затем ворвался вместе с ними во двор фабрики, где они работали, и кричал, что надо убить патрона. Это стоило ему трех лет тюрьмы.
К трем и пяти годам тюрьмы были приговорены солдаты Розе и Тесье. Они участвовали 29 мая в манифестации забастовщиц перед биржей труда и, как сказано в газетном отчете, «подстрекали работниц к стачке, непослушанию и насилию».
Солдатам-отпускникам, жившим до войны в провинции, был затруднен въезд в столицу. По всему Парижу были расклеены афиши военного командования, сообщавшие, что отпускники «в своих собственных интересах» не должны участвовать в демонстрациях женщин.
В провинцию стачки перекинулись в конце мая. В начале июня они шли уже в Лионе, Марселе, Бордо, Гренобле, Лиможе, Амьене, Руане, Нанси, Монбризоне, Авиньоне и других больших и малых городах Франции. Здесь многое происходило «по парижскому образцу». Забастовочное движение охватило сначала женщин, затем мужчин. Забастовки сопровождались демонстрациями, нередко бурными. Бастующие, Как и в Париже, громили продуктовые лавки, кидали камни в витрины магазинов* переворачивали фиакры, кричали: «Да здравствует мир! Долой войну!» Так было, в частности, в Марселе, где бастовали докеры морского порта и где полиция, «усмиряя», арестовала 200 человек. Город патрулировали, охраняя «порядок», отряды жандармов.
В Тьере народ разгромил помещение субпрефектуры, в Орийаке — помещение жандармерии. В Бийянкуре забастовщицы, восклицая «Долой войну!», бросали в жандармов кирпичи. Жандармы стреляли в безоружную толпу.
Подобные вспышки кровавых волнений не носили во Франции массового характера и не были для нее типичны (хотя назревание революционного кризиса и зашло в это время во Франции дальше, чем в Англии). Они составляли, однако, по выражению современника, ««задний план» этого лета, мрачного, как зима»{201}.
Мальви, предоставляя полиции и жандармам бороться с «эксцессами», требовал от префектов по отношению к стачечному движению в целом той же политики «посредничества и примирения», какую он проводил в Париже.
Большинство префектов следовало его указаниям. Они, как и их шеф, собирали в своих кабинетах представителей хозяев и рабочих, упрашивали, примиряли. Некоторые, боясь революции (а ее тогда боялись во Франции многие чиновники, как и многие буржуа), бомбардировали Париж просьбами о присылке войска. Но в Париже не решались «рвать с рабочими» да и не имели достаточно воинских частей для рассылки их по провинциям. Поэтому префекту Луары прислали из Парижа вместо просимых им солдат двух… «умелых» чиновников. Они связались с руководителями местных профсоюзов и в короткий срок организовали в департаменте, в частности в Сент-Этьене, сеть рабочих общежитий и кооперативных столовых, что несколько разрядило царившее в городе напряжение. Это было вполне в стиле Мальви, и он с удовольствием вспоминает об этом эпизоде в своей книге{202}.
Однако стремление решать конфликты миром прекрасно уживалось в Париже с подготовкой к «военным действиям» на внутреннем фронте. В начале июня редактор «Юманите» социал-шовинист Ренодель огласил на заседании палаты депутатов инструкцию, датированную 30 мая и разосланную от имени Пенлеве военным губернаторам Парижа, Лиона, а также командующим военными. округами всей Северной Франции. Инструкция предписывала им разработать план мероприятий, которые они должны будут провести в жизнь «в некоторых случаях», т. е. в случаях особо серьезных забастовок, нарушений общественного порядка и т. п. Для этого требовалось взять на учет все воинские части в округе, а так как их было мало и не все они были надежны, то и солдат-отпускников, отставных военных и даже раненых, находившихся в госпиталях, а также заводы, шахты, порты и т. п., которые предстоит занять войскам в случае рабочих выступлений.
Оглашенная на секретном заседании палаты, эта инструкция вызвала форменный скандал: выкрики социалистов о подготовке правительством гражданской войны, одобрительные реплики по адресу Пенлеве на скамьях центра и правой{203}.
Волна стачек начала спадать с середины июня после того, как палата депутатов 29 мая и сенат 9 июня в спешном порядке приняли закон об английской рабочей неделе, а многие категории работниц добились прибавки заработной платы.
Всего в мае — июне 1917 г. во Франции прошло 375 забастовок. В них участвовало 185 тыс. человек. Из них около 100 тыс. (80 тыс. женщин и 20 тыс. мужчин) — в Париже и его окрестностях.
IV
Май — июнь 1917 г. стали для французских правящих классов периодом чрезвычайной тревоги. Восстания в армии в разгар мировой войны повергли политические круги в ужас. «Вы не можете себе представить, что это означало для нас, знавших все, что происходило час за часом… И речи не могло быть ни о правде, ни о справедливости. Надо было любой ценой беспощадно подавлять солдатские мятежи, прежде чем они не охватили всю армию!.. Надо было любой ценой поддерживать командование, скрывать его ошибки, оберегать его престиж»{204}.
Роже Мартен дю Гар, писатель, с большой чуткостью показавший в своем романе общественные настроения во Франции 1914–1918 гг., имел все основания вложить эти слова в уста одного из своих персонажей — крупного дипломата, бывшего в курсе всей «тайной истории» тех лет. Ведь признавался же один из ближайших сотрудников Петена — генерал Серриньи в том, что им владело в дни восстаний «сознание бессилия»{205}. Говорил же Пенлеве в начале июня 1917 г. на секретном заседании палаты, что последние недели «были самыми тяжелыми в его жизни»{206}. А к восстаниям на фронте, как мы знаем, присоединились стачки в тылу, экономический кризис, события в России. Эти последние вызывали во французских политических кругах тревогу уже не только своим воздействием на военную активность союзной страны, но, как писал русский поверенный в делах во Франции Севастопуло, и «ввиду несомненного влияния русского демократического движения на массы французского рабочего класса»{207}. Тревожило правителей Франции и положение в провинции.
Известный французский историк П. Ренувен, изучавший донесения префектов за 1917 г., пишет, что лишь 10 из них сообщали в мае — июне того года об «удовлетворительном состоянии умов» в своих департаментах: 5 префектов отмечали, что моральное состояние населения «посредственное», многие указывали на различные симптомы подавленного состояния. В 10 департаментах население было «возбуждено». Префекты Верхней Гаронны и Воклюза отмечали, что население их департаментов хочет «мира любой ценой», а префект Жиронды — что «слово «революция» у всех на устах»{208}.
Многим французским политическим деятелям (не говоря уже о рядовых буржуа) казалось в те дни, что во Франции началась революция, что их страна «на краю пропасти», «идет к катастрофе» и т. п.{209} Но в июле 1917 г. волна народных выступлений шла на убыль. «Весеннее наступление» французских трудящихся было отбито правящими классами с помощью комбинированных мер террора, уговоров и поблажек, напряжение в стране несколько ослабело и обсуждение уроков минувшей весны началось во французском парламенте и в печати в обстановке относительно спокойной. Строго говоря, об обсуждении здесь можно писать лишь условно, ибо упоминаний о восстаниях в армии военная цензура в печать по-прежнему не пропускала, о стачках позволяла писать не всё и не всегда. Однако отдельные высказывания, даже статьи по рабочему вопросу сквозь цензуру пробивались. Суммируя их, мы можем составить себе представление о позиции и доводах сторонников двух путей «разрешения рабочей проблемы».
Приверженцами либеральной рабочей политики выступали радикал-социалисты, некоторые более мелкие партии и группы, а также социалисты. Все они звали к «священному единению» труда и капитала (столь нужному в войну буржуазии), заявляли, что хозяева должны, не дожидаясь, пока вспыхнут стачки, по своей инициативе делать «законные уступки» рабочим{210}, и уверяли, что «опасных конфликтов нынешнего лета можно было избежать с помощью предварительных переговоров и соглашений»{211}.