4.4. Предикаты проектируемы настолько, насколько защищены
Итак — цель «парадокса Гудмена» состоит в том, чтобы показать несостоятельность наиболее привычных дефиниций подтверждения. Так почему же в научной практике чаще доверяют гипотезам типа «все изумруды зеленые», а не гипотезам типа «все изумруды сине-зеленые»? Такого рода проблемы разрешимы путем скрупулезного анализа «документации, относящейся к проекциям двух предикатов прошлого». В результате мы увидим, что предикат «зеленый» — ветеран по сравнению с предикатом «сине-зеленый»: за первым видны хорошо укрепленные тылы, за ним — предыдущие успехи проделанных проекций. Мы, следовательно, проектируем предикат, который лучше укреплен другими предикатами, когда пропозиции наблюдения подтверждают этот успех.
Ясно, что понятие «укрепление» исключительно прагматично. Его корни — в наших лингвистических практиках. Демаркационная линия между ценными и бесполезными прогнозами, таким образом, проходит с опорой на то, как мир был описан и предсказан.
4.5. Плюралистические версии мира
Нередко философы, пишет Гудмен, смешивают характеристики дискурса с характеристиками предмета дискурса. Так каков же способ бытия мира и каков способ корректного описания мира? «Для меня, — отвечает Гудмен, — есть множество способов бытия мира, и всякое истинное описание схватывает один из них». Понятно, что это антиредукционистская и плюралистическая концепция. Эта позиция противостоит не науке, а материализму и физикализму, сводящему все к физике и отвергающему все несводимое как лишенное смысла. Плюралист есть тот, кто предпочитает концентрироваться на версиях, а не на мирах. Гудмен, в отличие от Куайна, не преклоняется перед физикой. «Мир разнообразен, его можно по-разному описывать, видеть, раскрашивать» («Языки искусства»).
Чистый факт и незаинтересованный глаз — просто мифы. Эту истину высказывали, каждый по-своему, Кант, Кассирер, Гомбрич и Брунер. Когда глаз за работой, пишет Гудмен, он — в плену своего прошлого, старых и новых зависимостей, приходящих из мозга, сердца и ушей. Не только способ, но и сам объект видения регулируется нуждами и предпочтениями. Глаз отбирает, отталкивает, организует, ассоциирует, классифицирует, анализирует и конструирует. Он не столько отражает, сколько собирает и разрабатывает, ничего не видит «раздетым», без каких-либо атрибутов. Так называемый «невинный глаз» слеп, а «девственный ум» бесплоден и пуст. Нейтральный глаз и оснащенный глаз не могут быть ненагруженными, но различным образом. Так называемые «факты» всегда сформированы той или иной версией мира.
На вопрос, каков мир, нельзя ответить, абстрагируясь от версии мира. Наш горизонт состоит из способов описания всего того, что подлежит описанию. Наш универсум состоит именно из них, полагает Гудмен. «Сделать сегодня означает переделать». Версии мира состоят из научных теорий, живописных изображений, романов и т. п. Важна их корректность, соответствие стандарту и проверенным категориям.
4.6. Познавательный характер эстетического опыта
Какова же судьба разных версий мира? Искусство, полагает Гудмен, требует не менее серьезного отношения, чем науки. Оно расширяет и обогащает познание творческой энергией, делая его способным к прогрессу в широком смысле слова. Но ведь изображение несуществующих персонажей, скажет кто-то, ничего не говорит нам о мире. Однако, пишет Гудмен в книге «Пути создания мира», художественный вымысел играет доминирующую роль в нашем умении создавать миры среди тех, которые мы уже унаследовали от ученых, биографов, историков, драматургов и художников.
«Дон Кихот, к примеру, если его взять буквально литературно, не приложим ни к кому конкретно. Но в переносном смысле сопоставим, среди прочих, например, со мной, в момент, когда я воюю с ветряными мельниц современной лингвистики», — пишет Гудмен. Так, говоря о возможном, мы часто имеем в виду вполне реальные вещи. Поэтому назвать кого-то Дон Кихотом или Дон Жуаном все же лучше, чем параноиком или шизофреником. Литературный, живописный, театральный вымыслы суть метафорические референты реальных вещей. Сервантес, Босх, Гойя не более, но и не менее, чем Босуэлл, Ньютон и Дарвин наследуют, повторяют и переделывают реальные миры — именно поэтому последние узнаваемы. «Даже полотна абстракционистов спустя какое-то время приводят глаз к определенной геометрической регулярности, круговым формам, арабескам, черно-белым контрастам, цветовым консонансам и диссонансам».