В своем стремлении к бесконечному человек всегда есть нечто большее, чем он есть: в этом, в частности, состоит его историчность; его возможности не исчерпаны ни в какой момент его жизни. Его порыв к трансцендентному воплощается уже в том, что он воспринимает мир как совокупность шифров трансцендентного. Весь мир, включая и его самого, субъекта, понимается как совокупность шифров! Человек, поскольку он всегда есть нечто большее, чем он есть, не постигает себя самого окончательно. И уже поэтому он шифр для себя самого. Если он это понимает, то он ближе всего к трансцендентному; на языке мифологии и технологии это сознание трансцендентного выражается в утверждении, что он, человек, создан по образу и подобию Божию. Познавая самого себя, т. е. конечное в любой момент существо — он создает себе картину целого. Но является ли эта картина действительно сколько-нибудь адекватной картиной целого, или в ней акцентировано внимание на частностях — четкого ответа нет, он противоречив. Всякое представление о Едином — мире как космической природе, как истории, руководимой провидением, как экзистенции единичных личностей — сомнительно. Любое из этих представлений — шифр.
Человек как природное существо всего чаще проявляется в его чувственном начале — эротике. Но — если она не вырождена в вакханалию, если в ней осуществлена коммуникация человека с человеком. Тогда она — тоже шифр трансцендентного; отсюда самоотдача в любви.
Другой шифр трансцендентного — единство человека с его миром. «Общество и государство становятся позитивной действительностью человека, который себя отождествляет с ними» (47, III, 189). Человек, не разрушая себя самого, не может забыть об обществе, семье, государстве, профессии. Он находит себя только в них. Но трансцендентное проявляется здесь только в том случае, если все эти и другие институты социальности не поглощают личности человека, а помогают ему в его самопознании и самоосуществлении.
Третий шифр — свобода. Она, как мы уже знаем, неотрывна от экзистенции, а не экзистирующий человек — не более чем природный объект. Свобода свидетельствует о его качественном отличии от природы, от «эмпирического бытия». Она вместе с тем помогает человеку понять его заброшенность в отличный от него, чуждый ему мир, когда остается лишь «надеяться на пощаду» (47, III, 191) трансцендентного; Бог не дает гарантии на спасение — он, в конечном счете, дарит мне то, чего я никогда бы не достиг своими силами. «Трансцендентное снисходит к людям, как человек делает себя подготовленным к нему, и само это снисхождение вместе с видом подготовленности есть его шифр» (47, III, 192).
Читать шифры нас учит искусство во всех его видах (архитектура, музыка, пластика) и философия, понятая как метафизика (включая историко-философские размышления), разумеется, под тем углом зрения, который задает философия экзистенциализма. Однако, любая истинно философская доктрина противоположна позитивизму — этому продукту и почве «мироориентирующей науки»; «…вместо шифров он получает в конечном счете пустой понятийный механизм или пустое знание-ничто (Nichtsein)» (47, III, 215). Идеализм обращает внимание на духовную целостность — ив этом его сила — но останавливается «на поверхности» вещей: он не видит в очевидной целостности шифра, утверждая онтологический тезис о «единстве противоположностей»: «идеализм — это философия счастья» (47, III, 217).
Экзистенциалистская философия не предлагает счастливого успокоения; подобно позитивизму, она признает фактическое в качестве базового для бесконечного познания, но признание абсолютной историчности, экзистенции в пограничных ситуациях и коммуникациях обеспечивает ей контакт с тем, что «за пределами» фактичного бытия, с трансцендентным. Сама временность предстает перед экзистенциалистским философом как шифр трансцендентного, конечно же, неоднозначный.
И наиболее «решительным» шифром трансцендентного, по Ясперсу, является смерть, конечность человеческого бытия, и экзистенция в смерти, а также в многообразных формах крушения (Scheitern), краха того, что предпринимает человек. Крушение — только человеческое «качество»: животное только преходяще, оно не знает крушений, поскольку существует «для-себя» только в настоящем; у него нет неоднозначных, отягощенных сомнениями проектов на будущее; и, главное, нет пограничных ситуаций, в которых ощутим крах. Так уж устроен человек: «В пограничных ситуациях становится очевидно, что все позитивное для нас связано с относящимся к этому позитивному негативным. Нет хорошего без возможного и действительного злого, нет истинного без ложного, жизни без смерти; счастье связано со страданием… Во всем Dasein я могу увидеть антиномичную структуру» (47, III, 220–221).
Но ведь именно «неустойчивость» бытия, постоянная угроза «крушения» заставляет человека искать прочное, непреходящее, видеть знак непреходящего в более или менее эмпирически устойчивом, длящемся. Долг, терпение, надежда в душе человека противостоит нигилизму и страсти к разрушению, свидетельствуя о трансцендентном, о Боге. Они намекают о покое, хотя никогда не дают абсолютной гарантии этого покоя; достаточно того, что подверженная краху экзистенция способна переводить неоднозначный язык трансцендентного в «самую однозначную бытийную очевидность» (47, III, 236). «Не радостным погружением в совершенство, а на пути страданий, взирая на неумолимый лик повседневного бытия… возможная экзистенция способна достигнуть того, что не планируемо и становится противным смыслу, если его пожелать: испытывать бытие в крушении» (47, III, 236).
Такова концепция человеческого бытия религиозного экзистенциалиста К. Ясперса. Нелишне будет заметить, что книга, в которой она представлена систематично (и на которой основывалось наше представление этой концепции), трехтомная «Философия», впервые увидела свет в 1932 г., в Германии, быстро превращавшейся в гитлеровскую Германию. И симптоматично, что посвятил Ясперс этот свой труд — основной труд о сущности человеческого бытия, о свободе, ответственности, совести — жене еврейке, ставшей невольной причиной (конечно, только одной из многих) краха университетской карьеры философа. Не менее симптоматично и предисловие к I тому «Философии». «Наш способ философствования, — пишет здесь Ясперс, — коренится в традиции свободной мысли прошлого тысячелетия» (47, I, VIII), Он подчеркнул далее, что пытается сохранить наследие ясности греческой философии, твердости геройского духа северных народов, глубины еврейской души.
К.Ясперс оставался среди тех немногих, кто противостоял разрушительному национализму провозвестников «нового порядка», намеревавшегося существовать тысячелетие. Он, в ряду этих немногих, сохранил доброе имя германской философии. И он же — вполне естественно! — после разгрома гитлеризма, выдвинул тезис о «метафизической вине» немцев за свое прошлое — тезис, ставший одним из краеугольных камней здания современного правового государства, и он же резко критиковал опасную тенденцию возрождения милитаризма, проявившуюся в политике Аденауэра. Философские размышления, политическая деятельность, личная жизнь предстали в этом человеке в поразительном единстве. Он прожил жизнь достойно.
§ 9. Экзистенциализм А. Камю: «Бунтующий человек»
А. Камю (1913–1960) родился в Алжире, в семье сельскохозяйственного рабочего — поденщика. Отца потерял, когда ему был один год. Учился на гроши, заработанные матерью, убиравшей в богатых домах.
Школьный учитель выхлопотал для Камю стипендию в алжирском университете. Там Камю изучал философию. Писать начал рано. Организовал самодеятельный театр.
В 1938 г. стал сотрудником новой левой газеты «Алжье републикен». Во время «странной войны» газету запретили. Камю перебрался в Париж в редакцию «Paris Soire». После разгрома Франции вернулся в Алжир, но осенью 4 1 — го года снова уехал во Францию и стал активным участником движения Сопротивления. Познакомился с Сартром.