Создается впечатление, что система рассылки выписок являлась в значительной мере символической процедурой. Направлением выписки Политбюро утверждало прямую – поверх институциональных барьеров – связь между своей волей и обязанностью избранного им в исполнители лица. По следам решения о начале торговых переговоров с Латвией (август 1932 г.), Б.С. Стомонякову, назначенному Политбюро руководителем советской делегации, была направлена выписка, включавшая только пункт о его назначении. Другая часть постановления («довести до сведения Лат[вийского] пра[вительства], что мы готовы приступить к переговорам в Москве в середине сентября») была сообщена только М.М. Литвинову[70]. Разумеется, Стомоняков был осведомлен о сроке начала переговоров, а Литвинов – о том, что его заместитель назначен главой советской делегации. Тем не менее, Политбюро сочло нужным демонстративно вмешаться в распределение ролей между наркомом и его заместителем при осуществлении своего решения. Информационная незначительность выписки для того, кто уже получил устное распоряжение Политбюро, восполнялась другими ее функциями: напоминанием о фиксации буквальных обязанностей получателя перед «инстанцией»; подтверждением положения адресата на нетвердых ступеньках иерархической лестницы и, наконец, установлением взаимосвязи между полученным указанием и статусом получателя в политико-бюрократической системе. В феномене «выписок» дополнительно раскрывалась символическая насыщенность «постановлений Политбюро»; прозаическая «выписка» функционировала как жест власти, неоспоримый по определению[71].
В контексте высказанных соображений о конспиративности и функциональности протоколов ПБ ЦК ВКП(б) и их символической природе представляется симптоматичным неуспех попыток обнаружить стенограммы заседаний Политбюро конца 20-х – начала 30-х гг.[72]. Регламент работы Политбюро предусматривал стенографирование докладов и заключительных слов, а в некоторых случаях – и выступлений в прениях. Известно, что в начале 20-х гг. при обсуждении важнейших внешнеполитических дел на заседаниях Политбюро велись если не стенографические, то подробные секретарские записи, в которых излагались мнения его членов[73]. Однако единственное в конце 20-х гг. упоминание в протоколах Политбюро о его стенограммах имеет негативный отпечаток: «Воспретить всем, получающим оригиналы стенограмм заседаний Политбюро и пленумов ЦК для исправления, снятие с них для себя каких бы то ни было копий»[74]. Вероятно, после подавления «правого уклона»[75] запись дебатов в Политбюро прекратилась. На заседаниях Оргбюро (по крайней мере, до 1931 г.) такие записи изредка велись, с указанием в протоколе, что «вопрос стенографировался»[76]. Подобные отметки делались и в протоколах Политбюро середины 20-х гг. Нельзя исключать, что такого рода пометы и даже сами стенограммы могут быть обнаружены в пока недоступных коллекциях материалов Политбюро. Однако механизмы фиксации решений, отраженные в протоколах Политбюро конца 20-х – начала 30-х гг., делают крайне маловероятным существование массива официальных стенограмм или секретарских записей («конспектов») его заседаний этого периода, в особенности, посвященных обсуждению проблем внешней политики. Более перспективным для реконструкции дискуссий в Политбюро представляется поиск личных записей, сделанных в ходе заседания[77] или непосредственно после него[78], а также анализ сопроводительных материалов, изучение исправлений, внесенных в проекты решений, и других помет в черновых протоколах Политбюро[79].
70
Протокол № 112 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 16.8.1932. – АВП РФ. Ф. 0135. Оп. 162. Д. 13. Л. 60.
71
«Если на уровне знаков мы сталкиваемся с явлением «правильности» (или «ложности»), то на уровне символов господствует истина» (А.М. Сергеев. Некоммуникативность понимания и феномен символического в культуре/Коммуникация в культуре. Петрозаводск. 1996. С.26).
72
Исключение составляют стенографические записи нескольких заседаний Политбюро, задуманных как часть политико-пропагандистских кампаний (см.: О.В. Хлевнюк. Указ. соч. С. 13).
73
См. составленный Б. Бажановым «Конспект прений по вопросу “О международном положении”» (21.8.1923) («Назначить революцию в Германии на 9 ноября»//Источник. 1995. № 5. С. 120–127).
74
Протокол № 123 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 8.9.1927, п. 35 (опросом). – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 650. Л. 9.
75
См. «Краткую запись» «из выступлений на объединенном заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК ВКП(б) в конце января и в начале февраля 1929 г.» (И.В. Сталин. Группа Бухарина и правый уклон в нашей партии//И.В. Сталин. Соч. Т.11. М., 1952. С. 318–325).
76
Протокол № 27 заседания Оргбюро ЦК ВКП(б) от 6.12.1930, п. 1. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 202. Л. 1.
77
Так, в фонде Секретариата заместителя наркома по иностранным делам Л.М. Карахана в подборке материалов печати были обнаружены отрывочные записи аргументов, приведенных Литвиновым и самим Караханом на заседании Политбюро 20 сентября 1931 г. (См. решение «О Польше» от 20.9.1931 г. (раздел 1).
78
См. описание в дневнике Коллонтай заседания ПБ ЦК ВКП(б) 20 февраля 1934 г., на котором с участием наркомов иностранных дел и внешней торговли, полпреда и торгпред в Стокгольме обсуждалась целесообразность получения займа в Швеции (А.М. Коллонтай. Записки за 23 года дипломатической работы. Тетрадь одиннадцатая. 1934 г. – РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 3. Д. 21. Л. 17–19). Дневник А.М. Коллонтай неоднократно подвергался литературной переработке, однако содержит непосредственные наблюдения и свидетельства.
79
См. проведенный Н.Н. Покровским анализ «следов внутренней борьбы при постепенной выработке решения Политбюро» (Н.Н. Покровский. Указ соч. С. 26–28).