Наряду с письмами и инициативными записками в «инстанцию», известны факты представления полпредами специальных докладов по поступавшим из Кремля запросам. Так, летом 1931 г. полпред в Хельсинки И.М.Майский направил Генеральному секретарю подготовленный по его указанию обширный доклад о деле Сурена Ерзинкяна (торгпреда-растратчика и невозвращенца, близкого А.И.Микояну)[102]. Письмо-доклад могло быть написано по следам беседы полпреда с руководящим деятелем ЦК. «Дорогой Николай Иванович! В разговоре со мной Вы под конец сказали, чтобы я изложенное мною устно коротко сформулировал на бумаге, для того, чтобы можно было потом проверить, что и как из отмеченного мною поддается практическому осуществлению», – начинал свой доклад Ежову полпред в Чехословакии С.С.Александровский[103]. Призывы Александровского к активизации советской политики в Центральной Европе (1935–1936) встречали понимание руководителей НКИД, которые передавали в Политбюро его доклады и соображения, сопровождая их собственными комментариями[104].
Объем и характер освоенных источников недостаточны для суждения о том, в какой мере предложения и информация, поступавшие от советских представительств за рубежом, влияли на образ действий Политбюро. Однако лишь небольшая часть таких обращений послужила непосредственным поводом для принятия постановлений. В представленной выборке имеются четыре решения Политбюро, применительно к которым можно говорить об этом с большой долей уверенности. Политбюро согласилось с одним таким предложением (в формулировке НКИД)[105], заслушало полпреда и торгпреда наряду с другими докладчиками[106], «сняло вопрос», поднятый НКИД по настоянию полпреда[107], подтвердило правильность директивы НКИД полпреду, апеллировавшему «в сессию»[108]. Общий расклад, таким образом, оказывался не в пользу инициативы с мест. Судя по имеющимся материалам, в конце 20-х – первой половине 30-х гг. Политбюро было склонно считаться с настояниями лишь немногих, влиятельных полпредов (Антонова-Овсеенко, Довгалевского, Сурица, Трояновского), предпочитая работать в тесном контакте с руководством наркомата по иностранным делам.
Формирование повестки Политбюро. Возможность внесения в Политбюро практически неограниченного количества представлений по крупным и частным вопросам, множественность органов и лиц, имевших право (или претендовавших на него) обращаться к высшему органу, придавали большую значимость формированию повестки Политбюро.
При рассмотрении запросов по международно-политическим делам руководство Политбюро учитывало невозможность соблюдения ригористических норм заблаговременного представления письменных материалов и нередко шло навстречу НКИД. В ходе советско-латвийских переговоров о пакте ненападения (Рига, январь 1932 г.) руководитель делегации Стомоняков запросил разрешение отступить от намеченной линии в пользу некоторых уступок латышам. Исполняющий обязанности наркома обратился к Сталину с запиской, указав на желательность «разрешить вопрос сегодня»[109]. Предложение НКИД было включено в повестку дня состоявшегося в тот день заседания Политбюро (окончательного решения, впрочем, принято не было)[110].
Судьба обращений, поступивших в Политбюро, но не подвергнутых его обсуждению, могла быть различной. Так, в июле 1933 г. замнаркома Н.Н. Крестинский направил записку руководителям Политбюро, в которой сообщал о переговорах НКИД с чехословацкой миссией в Москве по поводу перезахоронения останков двух легионеров, погибших во время гражданской войны в России. НКИД потребовал и получил письменные гарантии, что эта акция не будет использована чехословацкой стороной в политических целях. Коллегия НКИД считала возможным удовлетворить просьбу о проведении эксгумации в Челябинске и отклонить дополнительное обращение аналогичного характера. В соответствии с процедурой, к записке Крестинского был приложен проект постановления Политбюро. Тремя днями позже «т. Поскребышев сообщил, что т.т. Сталин и Молотов за принятие предлож[ения] НКИД». После звонка Поскребышева Крестинский дал указания заведующему 2-м Западным отделом об исполнении принятого решения[111]. Таким образом, хотя запрос был оформлен в соответствии с требованиями, предъявляемыми к документам, поступавшим в Политбюро, принятие решения не потребовало ни проведения опроса его членов, ни записи в протоколе. Другой – диаметрально противоположный – вариант реагирования на постановку перед Политбюро вопросов по внешнеполитическим делам освещает документ наркома М.М. Литвинова от 13 мая 1934 г.[112] Оно открывалось заявлением о том, что после продления советско-польского пакта о ненападения НКИД считал целесообразным «рассмотреть и принять решения по всем конкретным вопросам политических, экономических и культурных отношений между СССР и Польшей, которые были поставлены за последний год польским правительством или по инициативе НКИД и по тем или иным причинам не получили еще конкретного разрешения». Литвинов перечислял 11 конкретных вопросов. Один из них (о заключении торгового договора) был поставлен НКИД еще 26 июня 1933 г. в письме Б.С. Стомонякова, после которого последовало еще несколько обращений в Политбюро по этому же вопросу (последним было письмо Литвинова от 16 марта 1934 г.). Просьба разрешить совместную разработку находящихся в советских архивах документов по истории Польши была сформулирована в записке наркома от 5 октября 1933 г. По двум иным, сравнительно мелким, вопросам Литвинов писал в Политбюро 7 апреля 1934 г.[113] Как показывает сопоставление списка перечисленных Литвиновым вопросов с протоколами Политбюро и дипломатической переписки, в последующем в Политбюро был поставлен и разрешен только один (самый малозначительный)[114]. В других случаях повторное внесение вопроса в Политбюро приводило к принятию им соответствующего постановления (например, о соглашении с Мемельским лесным синдикатом)[115].
102
Доклад И.М. Майского И.В. Сталину, 20.8.1931 («лично»). – АВП РФ. Ф. 05. Оп. 11. П. 79. Д. 101. Л. 1—24.
103
Доклад С.С. Александровского Н.И. Ежову, 31.3.1936 (копия). – Там же. Ф. 010. Оп. 11. П. 77. Д. 118. Л. 31. Содержание цитируемого документа подтверждает вывод о том, что «не входя формально даже в состав Политбюро, Ежов принимал активное участие в его работе» (О.В. Хлевнюк. Указ. соч. С.161).
104
См.: Сопроводительная записка Н.Н. Крестинского И.В. Сталину (копии К.Е. Ворошилову, Л.М. Кагановичу, Г.К. Орджоникидзе, В.Я. Чубарю), 2.8.[1936]. – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 11. П. 77. Д. 118. Л. 58; Письмо Н.Н. Крестинского С.С. Александровскому, 26.9. 1936 («только лично»). – Там же. Л. 74.
109
Записка Н.Н. Крестинского И.В. Сталину, 28.01.1932. – АВП РФ. Ф. 09. Оп. 7. П. 55. Д 5. Л. 2–4.
111
Записка Н.Н. Крестинского И.В. Сталину, 5.7.1933 (с пометами Крестинского). – АВП РФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 33. Д. 99. Л. 2–4.
112
Записка М.М. Литвинова [И.В. Сталину(?)], 13.5.1934. – Там же. Ф. 05. Оп. 14. П. 99. Д. 61. Л 69–72. Адресация записки Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) устанавливается из содержания и представляется несомненной, хотя имя адресата и сведения о рассылке из доступного экземпляра вырезаны.
113
Относительно других перечисленных в письме Литвинова сюжетов данные о сроках и форме обращения в Политбюро отсутствуют.
115
См.: Письмо Б.С. Стомонякова М.А. Карскому, 27.6.1933. – АВП РФ. Ф. 0151. Оп. 23. П. 46. Д. 3. Л. 64.