Георгий невесело улыбнулся.
Подожди меня, я не задержусь.
Но все случилось иначе.
Битва продолжилась так же внезапно, как и остановилась. Вот только что дружинники перевязывали раненых, прощались друг с другом, как опять засвистели стрелы, и ордынцы ринулись на поредевший строй русичей.
— Простите меня, православные! — послышался справа голос какого-то ратника.
— И меня простите! — послышалось со всех сторон.
Все готовились дороже продать жизнь.
Собственно Георгий уже был готов.
Их оттесняли все ближе к реке и начали просто уничтожать. Вокруг было слишком много рук с саблями и копьями, мечтающих нанести последний удар. Мысль шла не дальше следующего замаха мечом. Руки налились свинцом, в легких не хватало воздуха.
Георгий хотел пробиться к реке, чтобы попытаться уйти водой, но оказался в самой гуще врагов — никак не мог прорубиться к берегу.
Еще с несколькими дружинниками, встав спиной к спине, они отбивались от нескольких десятков врагов. Силы были неравны, но о спасении никто и не думал: важно было захватить с собой как можно большее количество ордынцев.
А вот и берег. Но Георгий не мог броситься в реку, вокруг было еще много врагов — попробуй повернись спиной. С надеждой посмотрел на ленивые волны, обернулся — каждая секунда на счету.
Строй уже смялся. То там, то тут разрозненные кучки еле отбивались от наседавших на них врагов. Все меньше их было по берегу, все чаще валились воины под ударами кривых татарских сабель. Между тем схватка никак не хотела затихать.
Только двое ордынцев остались против Георгия. Те тяжело дышали, но и Георгий уже был не один раз ранен. Первый татарин замахнулся саблей — Георгий отбил, тут же отбил вторую саблю. Развернулся, воткнул меч в первого, дернул, с разворота вогнал во второго. О талантах десятника во владении мечом в дружине ходила не одна байка.
Заковылял к реке — ноги почти не держали из-за потери крови. Почти дошел, как раздался свист аркана. Земля его сильно ударила и понеслась прочь. Точнее, нет — это он упал и поехал по траве за всадником, накинувшим на него петлю. Остановился. Рядом пробегали чьи-то ноги. С большим трудом привстал на колени. Над ним стоял, ухмыляясь, татарин.
— Бежать хотел, у рус? — спросил он, сильно коверкая русские слова.
Георгий даже если б захотел, то не смог ответить. Язык его уже не слушался, в голове шумело.
Последней картиной, которая запечатлелась в его мозгу, был сидящий на коне темник, оглядывающий поле боя и под нос бубнящий проклятия.
От воспоминаний Георгия отвлек возглас дружинника.
— Сотник, сколько еще ехать? А то кони устали, да и люди притомились.
— Недолго уже. Скоро отдохнем, — машинально ответил он.
Что было дальше, Георгий старался не вспоминать, но воспоминания все равно оживали перед его внутренним взором, а иногда, проникнув в сны, заставляли вскакивать посреди ночи. В такие моменты сотнику не сразу удавалось освободиться от липких прикосновений давних кошмаров.
Дорога. Побои. Смерть, плетущаяся в хвосте колонны рабов и подбирающая ослабевших. Горящие деревни, плач, стоны, крики уводимых в полон и убиваемых тут же, на месте.
Невольно по спине поползли мурашки, руки сжали повод коня.
Лишь воля Божья избавила его от плена и позорной участи раба в Орде, когда он уже и не ждал спасения.
Георгий помотал головой, чтобы стряхнуть неприятные воспоминания. Жизнь продолжалась.
Была весна 1259 года — снег уже стал влажным. Дорога начала раскисать, поэтому передвигаться по ней было все тяжелее. Сосновый лес ярко зеленел под лучами весеннего солнца.
Георгий, теперь уже сотник дружины князя Даниила Галицкого, был в дороге пять дней. Усталость брала свое. Однако вид просыпающейся природы все-таки отвлек его от тяжелых мыслей.
В памяти всплыла совсем другая картинка. Солнце заливает все вокруг. Отец возвращается с войны. Мать бежит навстречу ему, не смахивая слез радости… Родителей он помнил плохо — слишком рано остался сиротой. Их убили татары, когда сожгли деревню. Но в память навсегда врезались несколько солнечных моментов, которые иногда и всплывали, как яркие блики на поверхности воды.