Сели за стол. Чего только Лерка ни понакупала: ветчина, рыба красная, и водка какая-то заковыристая… Санек выпить, конечно, хотел, но знал, что тогда завалится с Леркой в койку, а тут Катька.
А Лерка, когда та в уборную вышла, шепотом спросила:
— Может, Кате на кухне постелем, на диванчике?
Санек уже был в кондиции и чувствовал, что вот-вот и баба ему станет нужна позарез. Потому согласился.
Катька наелась до отвала всякой вкуснятины и закемарила, потому даже не сказала ничего, когда ей Лерка постелила на кухне.
Санек свое дело сделал, и Лерка сказала, что день завтра очень важный, ее, Лерки, рядом не будет, и Саньку придется выкручиваться самому.
— Главное, — сказала она, — даже не деньги, а узнать, где находится сынок, как к нему проехать-пройти, мол, скучает он, отец, очень сильно и все время об нем думает. И болеет сильно, и потому, может, в первый и последний раз увидит Сандрика… Катька-то знает?
— Нет, — ответил Санек.
Лерка всполошилась.
— Надо сказать, потому что услышит, обалдеет, откроется еще… Пусть знает, что у нее брат. А при всем разговоре не присутствует, ты старухе скажи.
Утром поднялись рано.
Хорошо поели, похмелиться Лерка Саньку дала совсем немного.
Собрались. Поехали.
По дороге Лерка шепнула Катьке:
— Ты ничему не удивляйся, после все расскажем, держись так, будто все знаешь. Брат у тебя есть, большой, взрослый, а та, к кому едете, — его мать, но не родная, а приемная. Поняла? И мне потом всю правду выложишь! А то отец забудет чего…
Катька, конечно, ничего не поняла, но кивнула.
Лерка перекрестила их и сказала, что ждать будет в метро, в тепле: сколько надо, столько и будет ждать. И пошла не оглядываясь. А Санек чуть штаны не намочил. С Леркой было не страшно, когда она рядом, а тут… Посмотрел на Катьку, та тоже тряслась, как осиновый лист, и захотелось Саньку убежать отсюда, никаких денег не надо, лишь бы спокойствие. И сын ему этот не нужен. Тогда был нужен — жалел маленького и Наташку любил, а сейчас что? Где она, Наташка? Да и не нужна она ему сто лет, как и сын этот.
Но дело начато, и перед Леркой стыдно.
В квартиру позвонил тихенько, звоночек еле брякнул, но дверь тут же открылась.
На пороге стояла седая старуха, крепкая еще, видно, но худая, как щепка, и глаза под очками как у рыбины торчат.
У Санька в животе похолодело.
— Здравствуйте, — сказал он и вдруг стащил с головы кепку.
Старуха резко спросила:
— Погорельцы? Беженцы?
Санек замотал головой — нет.
— А кто же тогда? — удивилась старуха, вглядываясь своими очками в них обоих.
Санек забормотал:
— У меня до вас разговор есть, — и замолчал.
Старуха удивилась:
— Что за разговор? Денег вам надо? Так и скажите!
И стала рыться в кармане халата, но Санек, уже почти плача, прошелестел едва:
— Да не надо нам денег…
— А чего же? — уже злобно сказала старуха, — мне некогда здесь с вами стоять. И холодно. Говорите, что вам надо, (а сама от двери не отходит. Правильно говорила Лерка — «стерва»!)
— Надо поговорить, — откашлявшись, сказал наконец более-менее ясно Санек.
— Ну, так говорите, — приказала старуха.
«…Придется здесь говорить, в квартиру она его не пустит — как пить дать!»
И Санек сказал (Катька почему-то отошла на шаг назад — испугалась, что ли, этой злыдни?):
— Я — отец кровный вашего сына, Сандрика. (Еле имя вспомнил, надо же так назвать, как собачонку!)
И замолчал, как умер. А чего еще говорить?
Старуха подбоченилась, рыбины-глаза будто поджарились.
— Опять двадцать пять? Сколько вас там, Сандриковых родственников? Может, все скопом и приедете? Чтоб сразу уж от вас отделаться!
Санек прохрипел:
— Я только взглянуть на него хотел, — и вдруг, сам не зная, как и почему, заплакал горько.
Катька бросилась к нему, заревела:
— Пап, не надо, уйдем, пап!
Старуха вдруг притихла, подумала там чего-то своей головой и сказала:
— Ладно, заходите.
Санек двинулся было в квартиру, но Катька уперлась — не пойду.
Старуха остро глянула на Катьку, на Санька, утиравшего слезы, и сказала сурово:
— А ну, входите, хватит тут представление устраивать! Девушка, а вы не упирайтесь, видите, отец идет?
В общем, втиснулись они в квартиру. Хорошая квартира, обставленная, картинки на стенах висят, книжек много…
И загрустил, и обозлился Санек: почему это одним — все, а другим — шиш? Его сыночек, видно, здесь сладко ел и пил и не тужил, а его девки, деревенские дуры, живут только что не в хлеву…