В какую же сторону бежать?
— Бирюков! Бирюков! — Она закричала громко, отчаянно, так что невольно привлекла к себе внимание и часового и группы рабочих, которые ремонтировали пути.
Один из них привстал, махнул ей рукой и, нагнувшись, исчез под товарным вагоном состава, застывшего на параллельном пути.
Почти сразу же оттуда возник Бирюков.
— Что случилось? — спросил он. — Нельзя же так громко кричать!
— У меня нет выхода, — быстро сказала Тоня. — Меня ищет гестапо.
— Кто предал?.. Корабельников?
— Нет! Он меня предупредил и спрятал. Но я ушла, чтобы тебя увидеть… Возможно, у меня дома они устроят засаду, а я жду Егорова. Надо его перехватить…
— Постараюсь. А как тебя найти?
— Через Корабельникова.
— Значит, ты ему веришь?
— Верю!
— Смотри, Тоня! Может быть, тебе не следует возвращаться. Я сумею вывести тебя отсюда. Мы найдем более верное укрытие.
— Я ему верю, Бирюков!.. А кроме того, мое место здесь. Приди к Корабельникову, ты мне будешь нужен для связи…
Она вернулась в барабан с чувством выполненного долга. Но тревога уже не за себя, а за Бирюкова ее не оставляла. Не опоздает ли он? А что, если Егоров появится перед самым комендантским часом, когда Бирюков вынужден будет прервать наблюдение?
Она прислушивалась к доносившимся шумам, стараясь по ним определить, чем живет порт. Лязгали краны, то нарастал шум автомобильных моторов, то удалялся. Крики, крики, крики!..
Ах, как не хватает бомбежки! И чтоб одна из бомб как раз угодила бы в гестапо. Где Дьяченко?.. Неужели погиб?
В этом барабане как в леднике!.. Скоро ли вызволит ее отсюда Корабельников? А что, если его арестовали?..
Сколько времени она провела, прислушиваясь и регистрируя предельно напряженным слухом каждый доносящийся до нее шум? Целую вечность.
Шаги!.. Приближаются… Кто-то остановился рядом. Тяжело дышит.
Тихий голос:
— Тоня!
Она приоткрыла крышку.
— Петр Петрович! Они ушли?
— Пока… Да!
— Действительно хотели арестовать?
— Нет, пригласить в театр! Как раз сегодня я отправил в Констанцу самого Лещенко. Ты его слышала?
— Нет.
— А мне приходилось… Ну, вылезай. Только осторожно!.. Я нашел надежное место.
— Сколько же я там просижу?
— Я не доктор, но могу поставить диагноз: больше трех дней больной не протянет.
— Через три дня Одесса будет освобождена!.. Как бы дожить!..
— Молодость, — улыбнулся Корабельников.
Они обошли вокруг здания и по узкой лестнице спустились к плотной, обитой железом двери. Корабельников отворил ее большим ключом, и они вошли в низкий, темный коридор. Вспыхнул электрический фонарик.
— Тут, наверно, много крыс, — сказала Тоня.
— Полагаю, что есть, — согласился Корабельников, — но для тебя я подыскал маленькую кладовку с небольшим оконцем, туда как будто крысам не проникнуть. Впрочем, посмотрим…
Они прошли метров двадцать, свернули направо, и Корабельников осветил широкую дверь.
— Сюда!
Комнатка действительно была небольшой, но довольно обжитой. В углу на нарах лежал кусок толстого брезента, и на небольшом столике стоял алюминиевый котелок, рядом лежал нож с деревянной ручкой.
— Я бы не сказал, что это лучший номер «Лондонской», — сказал Корабельников, — но могу ручаться за полную безопасность, если ты будешь вести себя разумно: не зажигать огня, не петь песни и не пытаться отсюда выйти. С сегодняшнего вечера порт усиленно охраняется… — Он вдруг приник к окошку. — Смотри-ка!..
Через его плечо Тоня увидела облако густого черного дыма, ползущего в сторону причалов.
— Снова горит нефтегавань! Да уж теперь они окружат порт со всех сторон!
— А «Мадонна» уже вышла в море?
— Да, вышла.
— А самоходные баржи?
— Уйдут ночью… С тремя тысячами солдат.
— Если к вам придет Бирюков, вы сможете его провести ко мне?
— Не знаю. Какая будет обстановка. — Он вынул из кармана револьвер и положил его на нары: — Оставляю. На тот случай, если со мной что-нибудь случится… Если завтра до двенадцати не приду, принимай решение сама.
За окном глухо залаяла собака. Под тяжелыми сапогами затрещали камни. Мужские голоса. Говорили по-немецки. Наконец все затихло.