Он был у памятника за пять минут до назначенного срока. В ночной тишине и тьме Дюк казался печальным и одиноким.
«Эх, Дюк, — мысленно сказал Геннадий Семенович, осматриваясь вокруг. — Как жаль, что ты окаменел! Иначе выпили бы мы с тобой за Федора Михайловича, за Дьяченко, за тех, кто погиб, защищая твою Одессу. Но я пришел к тебе, и пусть это будет знаком нашей старой дружбы…»
Произнося эту сентиментальную речь, Геннадий Семенович, сам того не замечая, непрерывно оглядывался по сторонам. Все окна горели огнями люстр и елок, изредка пробегала по площади какая-нибудь запоздавшая парочка, промчалась машина со стороны Сабанеева моста. И опять тишина, полное безлюдье.
Нет, Егоров нисколько не жалел, что пришел сюда. Люди слишком часто подчиняются обстоятельствам, условностям, и то, что он, Егоров, сумел заставить себя отправиться на свидание со своей молодостью, как бы и впрямь возвратило ему двадцать прожитых лет.
По аллее приближался человек в шинели. Наверно, милиционер. Несет, бедняга, свою новогоднюю службу.
И вдруг над городом ударили куранты. Один… два… три… Полночь!
— С Новый годом, Дюк! — сказал Геннадий Семенович.
— С Новым годом! — подходя, откликнулся военный.
Он был невысок, полноват. На плечах — полковничьи погоны, в руке — небольшой чемоданчик.
Полковник остановился, неторопливо вытащил из кармана шинели коробку папирос, раскрыл ее, взял одну и спросил:
— Не дадите ли огонька?..
— К сожалению, некурящий.
— Прекрасно, — сказал полковник. — И давно бросили?
Геннадию Семеновичу послышалась в тоне полковника лукавая усмешка, но он не стал отвечать. Он уже спешил обратно домой, где оставил за праздничным столом гостей и свою жену, которая, вероятно, места себе не находит от волнения. Ведь даже ей он постеснялся сказать, что встретит полночь у памятника Дюку Ришелье.
— С Новым годом, Егоров, — тихо сказал полковник и, бросив свой чемоданчик на асфальт, сгреб Геннадия в сильные, как клещи, объятия…
Пока шли к дому, Дьяченко успел рассказать все, что можно было рассказать.
Мина, заложенная им в подвал здания гестапо, не взорвалась в положенное время. Выждав несколько часов, он решил еще раз спуститься вниз, и тут-то его схватили. На счастье, он еще не добрался до мины, и о ней так никто и не узнал. Но его уволили из полиции, продержали в гестапо, а потом угнали в Германию. Но после войны ему удалось вернуться на Родину, и теперь он живет на Дальнем Востоке, командует отрядом саперов, взрывающих скалы на больших стройках.
— Слушай, Геня, — сказал Дьяченко, замедляя шаг на углу, который они пересекали, — как звали старика, у которого, помнишь, дочка за немецкого офицера выходила замуж? Ее ведь тогда на берегу застрелили.
— Я знаю. Но Карл Иванович жив. Я встречаю его изредка на Приморском бульваре.
— Интересно! А о Фолькенеце что-нибудь слышно?
— Как же! Он в Западной Германии. Имеет свои магазины.
— А Тоня? — робко, как бы с опаской, спросил Дьяченко. — О ней ты что-нибудь знаешь?
— Кое-что…
— Наверно, давно замужем?
— Да, уже лет двадцать.
— Хорошая была девушка! Не забыл?
— Разве такую забудешь?
— А сам ты женат?
— Женат.
— И все же вспоминаешь Тоню! Отчего же на ней не женился? Вы ведь друг друга любили, я, помнится, даже завидовал вашей любви.
— А кто сказал, что я не на ней женился? С чего ты это взял?
Дьяченко растерялся.
— Да с того, — сказал он, помолчав, — что вот ты пришел, а она нет. Уговор-то у нас был общий…
— Верно, — согласился Геннадий Семенович. — Но у нас сегодня гости. Я и сам-то сбежал тайком…
Когда уже подходили к дому, Геннадий Семенович спросил:
— Дьячеяко, а почему все-таки она не сработала?
Дьяченко сразу понял, о чем он говорит.
— До сих пор ломаю голову. Ведь все как будто было в порядке.
— А ты воды в нее налил?
— Налил.
— Может быть, забыл? Вспомни-ка.
— Да что ты, как я мог это забыть!
— Ничего не понимаю, — проговорил Геннадий Семенович, — и взрывчатка как будто хорошая была…
Они уже поднялись на верхнюю площадку подъезда, как вдруг остановились.
— Егоров!.. — проговорил Дьяченко, и Егоров понял, что они подумали об одном и том же.
— Еще лежит? — спросил он тихо.
— Вполне вероятно!.. Я так ее упрятал, что могли и не найти…