Давид был ошарашен услышанным. Он был убежден, что отцом детей является Иен, но, оказывается, ошибался.
— А дети… Они знают об этом?
— Конечно, нет! Шейла не захотела. Сначала потому, что я был женат. Это я мог понять. Ну а когда… Анита оставила меня, я думал, мы наконец-то заживем одной семьей, но Шейла не захотела. Со своим ужасным прошлым она не хотела никаких обязательств. Я это полностью принял. Тем не менее я надеялся, что когда-нибудь она изменит свое мнение. Мы всегда были… достаточно близки.
Давид потрясенно покачал головой:
— Неужели вы не понимаете, она обирала всех и каждого: у вас брала алименты, у Иена — деньги за наркотики, я должен был стать следующей жертвой. Неудивительно, что она всю жизнь провела в этом городе. А я никак не мог понять, почему такая женщина, как она, тратит свои лучшие годы на жизнь в Лосином Ручье, но теперь все стало предельно ясно. Она копила деньги. Вы должны были все ей передать. Она выдающийся жулик… настоящая мошенница.
Давид с некоторым удовлетворением наблюдал, как Хогг съеживается на кресле.
— Пожалуйста, Давид, разрешите мне оставить это письмо у себя.
— А что вы собираетесь с ним делать? — спросил Давид. Бедняга, должно быть, в полном смятении. Письмо является дополнительным свидетельством криминальных наклонностей Шейлы, и ей вполне могли добавить срок еще и за ложный иск об установлении отцовства. В то же время, передав его в полицию, Хогг может доказать свое собственное отцовство — и это его законное право.
— Конечно, оставьте эту чертову бумагу у себя, но учтите, у меня есть копии, — ответил Давид.
— Мне нужно время, — заныл Хогг. — Нам нужно время все хорошенько обдумать.
— Слушайте, Хогг, это ваши дети, а не мои. В первую очередь вы должны беспокоиться о них, а потом уже о Шейле. Позвольте мне отдать письмо Доусону.
Хогг тихо всхлипывал, и все же Давид уловил изменение в его настроении. Его слова точно попали в цель.
— Вы нужны этим детям, Эндрю, вы должны заботиться о них. Давайте… идите к Доусону сами. Скажите ему правду.
Внезапно у Давида закончился запас энергии. Он почувствовал головокружение и слабость. Поднявшись, он пошел к двери. В коридоре Вероника чопорно сидела на стуле и ожидала его.
— Вот теперь отвезите меня, — сказал он девушке и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.
— Давид, подождите, — позвал его Хогг, тон его был робкий и озабоченный. — Когда прекратится действие анестезии, вам будет очень больно. Позвольте мне хотя бы сделать вам укол демерола.
Давид остановился.
— Хорошо, — согласился он, пряча улыбку, — если необходимо, делайте.
Глаза у Тилли округлились, когда он, шатаясь, прошел мимо нее по лестнице.
— Давид, что случилось с твоими руками? Где ты был?
Давид не нашелся что ей ответить, поэтому молча шел, нащупывая ключи в кармане, но он не смог засунуть руку в карман, чтобы достать их.
— Помоги мне, — попросил он слабым голосом, и Тилли побежала к нему.
— О Боже мой! Что с тобой случилось?
— Ключи в кармане, — сказал он, поднимая руки, чтобы она могла залезть в карман. Она поискала и достала их. Открыв дверь, она помогла ему дойти до кровати. Он упал на покрывало и застонал. Тилли стала развязывать шнурки на его ботинках, и, пока она с ними возилась, он впал в сумеречное состояние, где было голубое небо и он взвивался ввысь, раскинув руки, как крылья. Давид чувствовал, как Тилли расстегивает его брюки, и не сопротивлялся, когда она стащила их с него. Другое дело свитер. Он должен был проснуться хотя бы на чуть-чуть, чтобы она могла осторожно снять его с забинтованных рук.
— О Боже! — воскликнула она. — Давид, дорогой, что ты сделал?
— Где же твой источник информации? — пробормотал Давид. — Он что-то запаздывает.
— Так что же случилось? — продолжала допытываться Тилли, расстегивая его рубашку.
— Мой друг умер, — ответил Давид, не открывая глаз. — Мой брак распался. Мои дети — не мои дети, и я никогда не смогу снова играть на гитаре — ее у меня украли, и дом мой продали каким-то ужасным людям, и я под огромной дозой демерола. Отличная штука. Я столько лет потерял… Проклятье!
— О Давид! — Тилли взяла его лицо в свои крошечные ладони и несколько раз поцеловала в лоб. Это было очень приятно, и он улыбнулся. Теперь она уже целовала его в губы — короткими, быстрыми поцелуями, от одного уголка к другому. Он обхватил ее руками, и она страстно обняла его в ответ. Потом он зарылся в ее мягкие волосы и утонул в ее объятиях, теряя сам себя.
В следующее мгновение они оба были под пурпурным бархатом, и женщина все еще покрывала его поцелуями, и он стал целовать ее в ответ. Было так приятно, так тепло, так влажно. Он смутно осознавал, что он почти раздет, вероятно, он и был голым. Не страшно, по крайней мере она одета. Он чувствовал, как ее руки гладили его спину, ягодицы, бедра. Это было так приятно, что ему не хотелось ее останавливать. Что-то зрело у него в паху, пульсировало, и он привлек ее ближе и прижал к себе сильнее. Она перекатилась на него сверху, и его возбужденное естество оказалось где-то между ее колен. Ее тело было таким коротким, таким маленьким. Очень странное ощущение, будто обнимаешь ребенка. Это несоответствие ее детских форм и желания зрелой женщины вдруг резко привело его в чувство, и он осознал, что еще мгновение — и он был готов зубами сорвать с нее одежду и овладеть ею. Так хотелось глубоко погрузиться в женское лоно, утонуть, перенестись в какое-то иное место, но это было сумасшествие. Завтра он проснется… с Тилли. Это неправильно. Он знал, что сильно пожалеет об этом.
— Нет, Тилли, — с трудом выговорил он, — мы не должны!
— Почему? — возразила она, продолжая покрывать горячими поцелуями его губы.
— Ты пользуешься моей беспомощностью. Это нехорошо. Я накачан наркотиками по самую макушку.
— Это хорошо, — усмехнулась Тилли.
— Нет, не очень. — Он уже полностью проснулся и легонько оттолкнул ее от себя плечом. — Руки ужасно болят, — солгал он. — Тилли, мне ампутировали палец. Пожалуйста, Тилли! Я не могу. Мне очень жаль, правда!
Она посмотрела на него сверху вниз и нахмурилась.
— Ампутировали? О, это ужасно, Давид! — Он видел, что она поняла, что он на самом деле имел в виду. Он просто не хотел делать этого, потому что не мог завязать с ней отношения. Было заметно, как она расстроена. Она откатилась от него и привела свою одежду в порядок. — Я приготовлю тебе чай, — тихо сказала она и вышла из комнаты. Спустя несколько секунд он был уже очень, очень далеко.
Давид медленно брел по городу. Если бы не бесконечные мысли о том, что произошло за последние два дня, и не предстоявшая встреча, ему бы очень нравилось всеобщее оживление, связанное с Днем жителя Крайнего Севера. Этот ежегодный праздник, проводимый накануне Рождества, обычно состоял из гонок на собачьих упряжках и других не менее удивительных мероприятий. По всему городу раздавалось тявканье, поскуливание и злобный лай собак, привязанных к столбам или запряженных в сани, которые стояли на специально расчищенных участках земли в ожидании начала соревнований. Погонщики собак и их семьи со всех Северных территорий, включая Юкон, Аляску и Альберту, были желанными гостями. Атмосфера веселья, спортивного азарта и всеобщей радости стала еще заметнее из-за ярких, безвкусных рождественских украшений, которые в одночасье появились по всему городу.